Мотыльки

В запасе оставались считанные минуты. Все, что он смог – выйти на открытую галерею: почему-то это казалось ужасно важным – видеть небо над Эверрой. Спокойное, звездное… В нем не место крылатому демону и языкам густого черного дыма. А потом пробили часы на северной башне – грохот в клочья разодрал тишину весенней ночи, отозвался в левом подреберье тупой ноющей болью. Полночь. Боги, лишь бы Орвик не ошибся насчет яда… Он говорил, что подействовать должно через каких-нибудь пять минут.

Некоторое время он даже не мог проглотить треклятый бутон, до того пересохло горло… Показалось или небо где-то на северо-востоке действительно светлеет, подсвечивается рыжим? И свет этот все ярче, ярче… Небесные горы, неужели Рик все-таки не успел, неужели вот сейчас все и случится?!

По горлу, а затем и по всему телу поползло странное, незнакомое онемение – сначала едва ощутимое, а затем отчетливое, тяжелое. Не устоял и плашмя рухнул на замковые плиты – хотел сгруппироваться, да тело подвело. Запоздало пришла паника. Наверно, он только теперь до конца понял, что сделал. Сколько у него теперь – минуты четыре? Небесные горы, как мало для жизни… Как много для агонии!

Страшное выходило сочетание: душа мечется и бьется, а сведенное судорогой тело остается неподвижным. Всколыхнулась и тут же опала волна силы – как будто и магия больше не принадлежала ему. Воздух проталкивался в легкие все с большим трудом, казалось, можно почувствовать, как вздуваются и темнеют жилы на шее.

И все, что еще осталось Рику Жаворонку, – смотреть вверх, в ночное небо, которое продолжало светлеть – быстро, неумолимо… Но темнота перед глазами сгущалась еще быстрее. Она надвигалась со всех сторон, образуя подобие туннеля, который все время сужался, у Жаворонка не возникало сомнений, куда он может вести… Белогривый Лант[15] не выведет к Небесным горам самоубийцу и вора. Если и правда существует мир там, за гранью, то участь в нем Рику уготована еще та! И все равно бесовски хотелось, чтобы за чертой сгустившейся темноты что-то было, – пусть даже пекло, плевать! Хоть что-нибудь…

Но гораздо сильнее хотелось совсем другого… Жить. До дрожи хотелось, до помешательства.

На губах было солоно и мокро, пульс оголтело колотился в виски – громче, громче, совсем оглушительно… По телу прошла судорога. Больно, Небесные горы, как же это, оказывается, больно-умирать!.. Заполошной дробью зашлось сердце – так, словно надеялось еще что-то успеть, отыграть у надвинувшейся темноты. Не успело, конечно: стукнуло в последний раз и затихло.

И все. Ничего больше не было.

Анирада (герцогиня Иора Гаро). Эверран, Мятежные земли

Ночь была настолько ясной, что в небе отчетливо просматривалось созвездие Лидала[16], обычно невидимое в это время года. На смотровой площадке безумствовал ветер, но Анирада почти не замечала этого – бездумно, неосознанно отодвигала с лица растрепанные пряди и продолжала смотреть ввысь. Боги, сколько ждала она этой ночи, сколько боялась!

Видит небо, двенадцать лет ожидания дались ей легче этих страшных минут, словно целая жизнь успела пройти прежде, чем вдалеке обозначился рыжий росчерк. Грудь сдавил необъяснимый, немыслимый восторг, вся душа Анирады запылала вместе с ночным небом, не осталось ни страха, ни сомнения, вообще ничего не осталось. В целом мире были только она и ночное небо, перечеркнутое огнем. Волшебница чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы – от ветра, от счастья, от облегчения… Какими же мелкими, какими ничтожными казались теперь все поражения и ошибки прошедших лет – даже недавний провал в Анвае не вызывал теперь ни стыда, ни злости. Ерундой, мороком оказались все ее ночные страхи! Прав был Сафир… Нет никакого Эйверика, он мертв – сейчас Рада чувствовала это со всей отчетливостью, знала наверняка.

Потому что огненная комета в ночных небесах не уходила, нет… Она истаивала. Огненный ореол стекал с нее свечным воском. Невероятная, нездешняя сила оставляла небо, оставляла для того, чтобы служить смертному. Смертной.

Пламя разрывало изнутри и водопадом стремилось с ночного неба. Не сумев больше выносить этого, Рада одним коротким усилием обратилась, раскинула золотые крылья. И по мере того, как таял рыжий росчерк в небесах, все ярче полыхало золотое оперение Феникса. Тело выгибалось от проходящих сквозь него порывов магии, трепетало, будто поднятое на ветру знамя. И мучительно хотелось забыть обо всем и сорваться в полет…

Продлись все это чуть дольше, и она, наверно, не устояла бы. Казалось, сердце иначе не выдержит, разорвется от этого невозможного всеобъемлющего счастья и могущества. Но все закончилось. Небо потемнело, подернулось мутной пеленой облаков, скрылся из виду небесный пахарь. Обличие схлынуло вместе со слепяще ярким ореолом. Нездешняя, немыслимая сила, подаренная кометой, затаилась где-то в глубине души, чтобы однажды выплеснуться наружу. Рада не переставала чувствовать ее.