Мова

Она встала и стремительно направилась к выходу. «Только сопровождение», — приказала она Сварогу, и толпа чертей, которые последовали за нами, поредела. Мы пересекли людную улицу, спустились по какой-то лестнице, свернули на другую и уперлись в огражденный сеткой широкий фигурный столб, который торчал из-за бутика фальшивой итальянской сантехники. Чем-то этот столб напоминал вентиляционные шкафы метро — высотой с человеческой рост, шириной — примерно с кухню в моей хрущевке. Похоже, из покрытого штукатуркой кирпича, построен в каком-то необычном стиле, сейчас так не строят. Сверху размещалось фигурное медное навершие, под ним было круглое окно-иллюминатор. Элоиза отодвинула в сторону один из листов сетки и проскользнула за ограждение.

— Рог, мы там сами разберемся, — приказала она Красному столбу. — Вы внешнюю безопасность обеспечьте. А внутри мы и сами справимся.

Я протиснулся за ограду следом за ней. Пол тут был, как и во всем чайна-тауне, деревянный. Но наши шаги по доскам сопровождало гулкое эхо, как будто под настилом ничего не было.

— Раньше тут была еще одна башня, — объяснила Элоиза. — Но ее взорвали, потому что она упиралась в какую-то инженерную распорку.

Деревянный настил подходил к этому странному сооружению не вплотную, но с небольшим — в полметра — зазором. Элоиза перепрыгнула через него, ухватилась за обрамляющие окно украшения и полезла вниз, держась за металлические скобы, торчащие из лепнины.

— Давай за мной, — приказала она мне. — Только осторожно. Не сорвись. Тут под нами тридцать метров. Из твоей разбитой башки потом сложно будет слова извлекать.

Мы спустились на нижний уровень и увидели в стене, по которой карабкались, большое арочное окно. Элоиза забралась внутрь и позвала за собой, рекомендовав поберечь голову. Я осторожно шагнул туда, внутрь, заметив в темноте что-то огромное, грушеподобной формы. Прикоснулся — холодный металл.

— Это же колокол! Вроде тех, что бывают в китайских храмах!

— Мы на башне-звоннице. Тут есть лестница.

Сверху струился скудный свет. Я нащупал деревянную лестницу и полез следом за Элоизой. Вскоре мы оказались на ровной площадке внутри башни. Она щелкнула тумблером, зажглось электричество. Отсюда вниз вели кирпичные ступени. Мы спускались по ним, и в голову лезли всякие приключенческие фильмы, которые показывают по net-визору, когда хотят привлечь аудиторию перед важными для правительства новостями. Идти пришлось довольно долго, лестница была винтовой, над головой был лишь низенький потолок, по которому протянут провод с электрическими лампочками. Наконец лестница кончилась, проход повернул, и мы оказались в полной темноте. Судя по тому, что каждый наш шаг сопровождало долгое эхо, помещение было огромным.

— Стой тут! Вот тут, — приказала она мне. — Я сейчас.

Она исчезла, потом откуда-то донесся щелчок еще одного выключателя. И вдруг весь зал озарился щедрыми потоками света, струящимися сверху. Лампы были установлены за окнами так, что возникала иллюзия, что снаружи — яркий солнечный день. Стены были выкрашены розовым, под полуарками с цветистыми навершиями стоял старый китайский грузовик с деревянным кузовом и темно-зеленой кабиной. Причем даже номера у него были китайские — странно, что он добрался до нашей провинции из самой Поднебесной. Сзади, прямо на полу, лежала голова второй башни — по какой-то непонятной причине она не рассыпалась в прах, обрушившись сюда, внутрь здания. Где-то наверху что-то скрипнуло — эхо гуляло в пустоте несколько секунд. Храм заговорил голосом Элоизы. Из-за особенностей помещения все, что она произносила, раздавалось очень громко, хотя говорила она, кажется, совсем тихо. Каждое слово раздавалось три раза, отзываясь в левом, центральном и правом нефе.

— Я сейчас тебе покажу… Эту вещицу написала… одна женщина… — Элоиза вздохнула, и я услышал этот вздох так отчетливо, будто она дышала мне в ухо. — Получилось так сильно… Что это она была запрещена для исполнения в Минске. А память о той женщине полностью уничтожена после смерти. Боролись с ней мертвой, как с живой. Хотя слова, рожденные сердцем, убить невозможно.

Грянул орган. Я дернулся от неожиданности. Я не знал, что тут сохранился инструмент. И не знал, что она умеет на нем играть, потому что, кажется, во всей России сейчас не найти человека, который умеет управляться с этой штуковиной. Аля выдала несколько пробных аккордов, и храм подхватил их. Звук стал настолько плотным, что его, казалось, можно потрогать.

Вступление состояло из ряда мелодических шагов, которые напоминали лестницу с пропущенными пролетами. Любая органная музыка в храме — это лестница в небеса, вопрос только в том, способен ли ты по этой лестнице подняться.