Мозаика чувств

Нина:
– О, ты меня не любишь!
Арбенин:
– И ты, ты смеешь требовать любви!
А мало я любил тебя, скажи?
А этой нежности ты знала ль цену?
А много ли хотел я от любви твоей —
Улыбку нежную, приветный взгляд очей,
И что ж нашел: коварство и измену!

– Что ж, надо отдать должное твоему отцу: он очень убедителен!

– Да, в роли Арбенина он весь – жестокость и мстительность, а дома ему приходиться помалкивать, даже когда мама возвращается домой в полночь, якобы задержавшись на репетиции, хотя всем известно, что она проводит время с министром…

Нина:
– Каким-нибудь клеветником ты был обманут.
Арбенин:
– Да, я был обманут!
Плачь! плачь – но что такое, Нина,
Что слезы женские? вода!
Я ж плакал! я, мужчина!
От злобы, ревности, мученья и стыда
Я плакал – да!
А ты не знаешь, что такое значит,
Когда мужчина плачет!
О! в этот миг к нему не подходи:
Смерть у него в руках – и ад в его груди!

– И вот результат ночных похождений моей матери: папа, еще не старый мужчина, стал добиваться милостей у девиц из массовки и потом, после скандала, начал приставать ко мне, а я удрала сюда, к бабке Рае…

Нина:
Не верю, невозможно – нет, ты надо мною
Смеешься… ты не изверг… нет! в душе твоей
Есть искра доброты…
Спаси меня, рассей мой страх… Взгляни сюда…
О! смерть в твоих глазах!

– Признаюсь тебе, – горестно произнесла Рина, – часто во время их ссор я, озлобившись, думаю, что они генетически не совместимы, и это – причина моих странностей…

Арбенин:
– Да, ты умрешь – и я останусь
Один, один… года пройдут,
Умру – и буду все один!
– Нина:
– Прощай, Евгений!
Арбенин:
– Нет, нет – не говори, тебе уж не поможет
Ни ложь, ни хитрость… говори скорей:
Я был обманут? Так шутить не может
Сам ад любовию моей!
Нина:
– Теперь мне все равно… я все ж невинна перед богом
И умираю…

– Боже мой! – пробормотал Илья, когда зрители, до сих пор молча сидевшие на траве и следившие за каждым жестом и словом актеров, поднялись на ноги, благодарно крича и хлопая, особенно Софье, которая на их глазах умерла и вновь вернулась к жизни, а она принимала все это так, словно стояла на широкой сцене, обласканная аплодисментами множества людей, и лицо ее, обрамленное красными всполохами волос, впитывало это как воздух, а яркие губы в то же время шептали мужу ядовито-презрительные слова: ты опять в конце ошибся, жалкий актеришка!

Захлопнув окно, Рина пошла к постели, бормоча:

– Ненавижу, ненавижу!

Не только ее бледное лицо, но и все худое тело дрожало от отвращения.

Сестра, вызванная Ильей – все та же Бат-Шева – дала ей таблетку валиума, потом еще одну и сидела рядом, пока Рина не пришла в себя.

– Кстати, – рука сестры вынула из коробки шприц, зловеще блеснувший на солнце, – тебе предписаны уколы от воспаления в позвоночнике.

– Что это?

– Кортизон.

– Нет, – снова заволновалась Рина, – мне кортизон противопоказан!

– Ну, твой лечащий хирург знает лучше.

Рина пролепетала:

– У меня от него однажды случился аллергический шок!

Бат-Шева, продолжая свое дело, закатала рукав пациентки.

– Оставьте ее в покое! – возмущенный Илья схватил руку со шприцем, и тот со звоном упал на пол.

– Я буду жаловаться главврачу! – закричала Бат-Шева и, негодуя, выбежала из палаты.

Наступила тишина.

– Наконец-то можно расслабиться, – медленно успокаиваясь, проговорила Рина. – Сядь здесь, возле меня. Дай-ка я поправлю твою косичку, она совсем распустилась в этой стычке с бандитами. Ты спас меня, правда? Там… и сейчас… Ты всегда рядом, готов помочь, пожертвовать собой. Таким, говорят, был Иисус, евреи зовут его Ешу – Спаситель… Подумать только, несколько дней назад мы были совсем чужие, а теперь… мне трудно думать о себе без тебя… Знаешь, меня поразила эта любовная история у Фейхтвангера, мне даже снится, что я – царица Иудеи… Странно, есть слова, которые кто-то сказал в другом времени, но они возникают как свои. И если бы я решилась открыть тебе то, что я чувствую, я сказала бы это, как Береника Титу.

Слезы блеснули в ее глазах, когда она притянула Илью к себе, шепча:

– Муж… воин… Яники…