– Я забыл чемодан, – объяснил я проводнице свое появление в вагоне. Когда накануне я предъявлял ей паспорт, то поинтересовался: так полагается – всем проводникам выстраиваться в одну линию вдоль состава? «Да», – сказала она, явно одобряя это нововведение. Ленинградский симфонический оркестр тоже выходил на эстраду строем. Не только те, кто командует, но и те, кем командуют, убеждены, что это красиво, когда все по струнке.
– Выйти из вагона без чемодана… – Она покачала головой: это надо уметь. Я, конечно, стар, но не в полном же в маразме, чтобы перепутать вокзал с автобусной остановкой.
– Представляю, что было бы, – сказал я, – бесхозный чемодан, вызвали бы саперов.
– Почему? Отвезли бы на склад, где забытые вещи, – не такие, мол, уж мы пугливые, как вы там у себя воображаете.
И вот, стоя на Комсомольской площади с чемоданом – а не радостно, налегке, – я, не покладая ушей, слушаю, о чем говорят их благородия. Тугоух я стал (чертовы литавристы!), приходится напрягать слух до крайности. Не могу же я переспрашивать: «Простите, товарищ майор, откуда, говорите, из Луганска?»
– Да, команду из Луганска в Военно-медицинскую академию.
– А я вчера, – говорит капитан, – сто тридцать первый десантный полк целых два часа автобусами отправлял. Автобусы от министерства идут.
Так Москва и Ленинград форсят друг перед дружкой, не замечая, что неугомонный не дремлет враг: разузнал все пункты дислокации 131-го десантного полка и с чемоданом прыг-скок по ступенькам в метро.
Путь неблизкий. От «Комсомольской», где гипсовая Родина-мать сидит и размахивает дирижерской палочкой перед носом у маленького скрипача, до «Чистых прудов». Всякий раз, проходя мимо казахстанского посольства, вздрагиваешь: на этом месте при тебе человек перерезал себе горло и выплескивалась кровь, как из переполненного ведерка, которым размахивают на ходу. Большой Харитоньевский переулок – «в сей утомительной прогулке проходит час-другой, и вот у Харитонья в переулке возок пред домом у ворот остановился» – с него направо, туда, где возвышается доходный дом в стиле «югенд»: «20 октября 1920 г. здесь происходила встреча А.М. Горького с В.И. Лениным». Горький, как всегда, врет, чтоб красивей было – что играл в тот вечер Исайя Добровейн Ленину «Аппассионату». Небось сам и играл, а Лукич: «Нечеловеческая музыка. Но долго слушать не могу…» Соседний дом – латвийское посольство, и пусть видят из своих окошек недобитки фашистские: напротив разместился «Международный фонд поддержки соотечественников за рубежом “Россоточ”», а также «“Русский лад”, всероссийское созидательное общество» и «Центр эстетического воспитания детей “Золотой Петушок”».
На лестнице натоплено до возможности сидеть в одной майке, что и делает консьерж.
– Здравствуйте, дядя Леня, хорошо доехали? А сегодня дверь не закрыта. – Он говорит медоточивым голосом, хотя и очень громко. Дверь как в бункер. – Сегодня шаббат, дядя Леня.
На предпоследней лестничной площадке на дверях написано еврейскими буквами: «Брухим абаим» и ниже «Welcome!». Правда, без мезузы – навряд ли по той же причине, что и во Франции, скорее всего, чтоб не сперли.
– Здрасте, дядя Миша. И верно шаббат, дядя Миша. Пешочком пойду на пятый этаж[6] – дом без лифта.
Меня не перепаясничать. Во «Фрегате “Паллада”» некто Гошкевич, «как лягавая собака дичь, чуял жидов». Так и некто Гиршович имеет безошибочный нюх на антисемитов. Нет, они мне не мешают. Что бы я без них делал – был как все? А что бы они без меня делали, когда они без меня жить не могут. И ведь не скажешь «были бы как все» – как кто «все»?
Вечером, в начинающихся сумерках ясного солнечного дня – такие стоят всю неделю, в Ленинграде тоже (почему-то в Москве Петербург снова называю Ленинградом), – я шел по Фурманному переулку. На «участковом пункте полиции» (новое для меня наименование) большими буквами: «ТАНЦУЮТ ВСЕ». Музей-квартира Васнецова для таких, как я, которые не «группа», открыта только по субботам. Не больно-то и хотелось, хотя в мини-музеях что-то есть, включая самих смотрительниц, отводящих на тебе душу: «А вот скелетик Василь Ваныча в детстве».