Мозаика малых дел

Натянутое на Спасскую башню «изделие номер два», внутри которого регулярно извергаются куранты, надоумило меня, что мужчина ревнует к тайному оргазму с другим, а женщина к явному увлечению другой, пусть даже без взаимности. «А когда шито-крыто, то как в уборную сходил» – по словам одной дамы, годившейся мне в матери. Если мужчины соперничают сексуально, то женщины соперничают социально. Ревность Эриды куда сильней ревности Геры. Царица Олимпа хоть и устраивала сцены Зевсу, который «ни одной не пропустит», а все же была бы разочарована в нем, будь это не так.

На «Немцовом мосту», куда я, собственно, шел, столпотворение цветов. (Себе, пуристу: возможен же вальс цветов, почему тогда невозможно их столпотворение, которое тоже танец, если смотреть «остраненно»? Да и как по-иному, когда сторон две – какую считать внутренней? «Остраненный взгляд», вопреки формалистам, есть взгляд на происходящее изнутри: не знаешь ни к чему все ведет, ни чем все закончится.)

Я поражен открывшимся зрелищем. Знал, что увижу цветы на месте трагедии, но столпотворение цветов! Будто три дня беспрерывно шел снег и каждая снежинка, упав, превращалась в цветок. Весь парапет до середины моста под тридцатисантиметровым настом цветов, большей частью роз. Нечто подобное я видел в Варшаве после убийства отца Попелушко. Место живо: одни уходят, другие приходят. Стихийно возникший мемориал – недолговечный, но живой. Сколько дней уже прошло с тех пор, как Сусанночку разбудил телефонный звонок: «Мама, Немцова убили».

Собираясь вернуться по Мясницкой, я вышел к Большому из-за спины Маркса. Кручу головой в поисках известного учреждения – нету. Подсветка не полагается. А я нуждаюсь в ориентирах. Спрашивать дорогу не хочется, в Москве этим занимается каждый второй. Высока вероятность того, что повторится диалог, подслушанный – на сей раз не мною, Шейнкером – на Невском: «А не подскажете, где Невский?» – «Я не в курсе».

В конце концов я смирил гордыню.

– Простите, Лубянка, – показываю рукой, – туда или туда?

– Вам улица Лубянка или площадь?

– Площадь.

– Да вон же, это там, где «Детский мир» стоит.

* * *

Не пошел в «Тень». Выяснилось, что затейливая тень на доме в виде слова была названием театра. Мне советовали, но у меня сложности с расставлением кавычек. К тому же устал от впечатлений, хочу на дачу, благо позвали. Переведу дух, просмотрю свои каракули. Я пишу «в режиме онлайн». (Подбросил себе иностранное слово («online»), как подбрасывают украденную вещь.)

Доехав до станции метро «Строгино» (ударение как в «казино»), сажусь в автобус «Москва – Звенигород» и еду в Мозжинку. Там дружелюбным лаем встретит меня Никанор – виляя хвостом, он объяснит, почему «Махно» или «Хитрово» не надо склонять, а Козино или Бородино надо.

Прелесть «круглогодичной дачи», особый ее уют выражаются в субординации мест, местностей, наименований. Сельцо с его барственными обитателями – малый организм. Въезд в эту коллективную усадьбу преграждает шлагбаум. Под боком уездный город – в случае чего он как городовой. А в сорока минутах езды – ежели без пробок, коих число неуклонно сокращается отнюдь не по причине дорожного строительства, – Москва белокаменная, краснозвездная, златоглавая.

– Мозжинка.

– Что? Ах, спасибо, – говорю я кондукторше, вздрагивая и отрясая с себя сон.

Утро помещика. Солнечно-оснеженным полем до завтрака с черным псом по кличке Никанор. Здравствуй, гостья-зима, – в разгар еще чуть-чуть и летних дней. Всю ночь валил снег, просто снег, не из цветов. Накануне, перед тем как вечером были гости, сгоняли в уездный супермаркет что-нибудь купить. В монастырской лавке продается хлеб собственной выпечки. Он мне за те годы, что я здесь бываю, не в новинку. Хорош ли он? В любом случае это хлеб, а не то, чем торгует моя марийка.

Никанор то и дело вступает в нелицеприятные отношения с собратьями. Сворка поминутно натягивается.

– Сидеть! Сидеть, я сказал!.. – Мне Шейнкер объясняет: – Он вырос на улице и усвоил: перед людьми заискивай, с собаками дерись. Когда он к нам прибился, собачница одна сказала: «Какой-то хнявый он у вас». А сейчас ничего, только невоспитанный.

Пока мы выгуливали пса, я узнаю то, что знает любой дворовый мальчик. Фантазировавший о грядущей унификации пола, сочинявший сексуальные антиутопии, я и не подозревал, что у самок семейства псовых, проще говоря, сук, течка один-два раза в год. И длится она три недели. И что дщерь Евы в этом отношении разительно отличается от меньших своих сестер.

Воистину: как коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны, так невежество есть творчество минус талант. Вот почему невеждой я никогда не буду – вывод неожиданный, но утешительный.