Мозаика малых дел

Вдова/вдовец человека, имеющего право на возвращение по пункту 1–3, при условии, что он/она не вступил в повторный брак.

Для остальных существует обычный закон о въезде, по которому можно въехать в Израиль как член семьи репатрианта, но при этом не дают никаких олимовских льгот» – на проклятый вопрос: «Кто является евреем?» («Mi hu jehudi?») с большевистской незатейливостью ответил Бен-Гурион: «Тот, кто считает себя им».

«ВНИМАНИЕ: в целях безопасности запрещается проносить на территорию Посольства еду, жидкости и лекарства. В процессе приема у вас будет возможность выйти из самолета и поесть за пределами Посольства».

С «самолетом» это я от себя.

В самом посольстве мне делать было нечего. Знакомых там больше не осталось – все, как и я, на пенсии. Замоскворечье, улица Большая Ордынка. «В шаговой доступности» Третьяковская галерея и журнал «Иностранная литература», но, в отличие от «Третьяковки», в «Иностранке» еще все спят. Айда в Третьяковскую! Раз уж был в Русском, то все должно быть по-честному. Нечего подсуживать Ленинграду. Да я и не подсуживаю, я ведь знаю: в Русском музее идешь по убитому снегу, а в Третьяковке проваливаешься по колено, а то и по пояс – «В слезах по пояс, как в снегу» (или как-то так, не помню, кажется, у Аронзона). Чтобы кассирша не распознала иностранца – что бывало: «Да что вы, женщина, своя своих не познаша». – «Познаша, познаша… Покажите паспорт. Паспорта нету? Гони монету», – чтобы этого не было, ладонью стираю с лица заграничность, смущенно тру переносицу: «Вообще-то я пенсионер…» – «Покажите удостоверение». Пристыженно машу рукой. «Ладно, давайте так».

Левицкий, Боровиковский, итальянские виды Щедрина С.Ф. – ну, что за дурацкая манера не раскрывать инициалы, не говоря уж о более дурацкой – ставить их после фамилии, как в справках о посмертной реабилитации. «И за Лермонтова Михаила я отчет тебе строгий дам…» Снова Щедрин С.Ф., снова итальянские виды – «С.Ф.», да не тот. Сильвестр Щедрин один из тех, перед кем хоть на минуту да остановишься. (Дома проверил в Интернете: Степан Федорович Щедрин – дядя Сильвестра Феодосиевича Щедрина.)

«Групповой портрет семейства Ротшильдов», как назвала когда-то Ирочка Глозман «Явление Христа народу». Экскурсовод объясняет школьникам, по виду пятиклассникам: это хорошие, это плохие.

– Это раб, может, впервые в жизни он улыбнулся. Это Иванов нарисовал самого себя, он как бы тоже свидетель. А это, видите, фарисеи, которые не смотрят на Христа, идут прочь. Один из них, который ближе других к Христу, обернулся, он словно раскаивается в своем неверии. Это художник изобразил Николая Васильевича Гоголя, с которым они подружились в Риме, а потом поссорились, из-за того что Гоголь все время повторял ему: «Ты уже столько работаешь над этой картиной, ты никогда не закончишь». Он как бы прощает своего гениального друга. Вы же знаете, кто такой Гоголь?

Суровое молчание было ей ответом.

– Ну, Николай Васильевич Гоголь, кто он такой?

Нет ответа. Экскурсоводша (в сторону):

– Да, образование в современной школе оставляет желать лучшего. (К школьникам.) Но вы еще прочтете Гоголя.

Иванов писал «Явление Христа народу» столько же, сколько Герман снимал «Трудно быть богом». Такой же итог. Как завораживает второй план в фильме «Хрусталев, машину!», так всячески восхищают этюды к «Христу» – эскизы, пейзажи, портреты натурщиц, меняющие на картине свой пол. Но собрать этот пазл невозможно: получается какой-то Пиранези – сюрреализм как тайный порок. Кстати говоря, «музицирующих – на соседней стене – Аполлона, Гиацинта и Кипариса» Пирютко поместил на обложке «Другого Петербурга». Интересно, из-за чего на самом деле поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем?

По большому счету всю Третьяковскую галерею надобно запретить, оставить только Нестерова. Пропаганда гомосексуализма, оскорбление чувств верующих, русофобия. Даже не запретить – продать американцам, а на вырученные деньги построить огромную «булаву», сесть в нее и улететь к е…й матери (так не взлетит – все пропьют, прожрут, просрут, пока строить будут).

Картина Маковского «Чтение завещания»: нотариус читает, сидя за столом, остальные не пытаются даже скрыть свои чувства, слушают с непередаваемым напряжением – кто-то подался вперед, кто-то закрыл глаза, на переднем плане мужчина на стуле, потупясь, глядит в пол, на лице печать отчаяния. В общем, «их нравы». Картина висит высоко. Привстал на цыпочки. Нет, называется «Литературное чтение» – был уверен, что «Чтение завещания».

Залы за залами, самое знаменитое, что есть у передвижников, что репродуцировано 100 000 000 000 раз, отчего оригинал, эпицентр этого сверхмощного излучения может насмешить: во, мишки на дереве. Но скорее наоборот: то, что это первоисточник всех-всех-всех «охотников на привале», которых ты только в своем детстве видел, усиливает эффект. Не всякое «произведение искусства в эпоху его технического репродуцирования» («Das Kunstwerk im Zeitalter seiner technischer Reproduzierbarkeit») теряет в весе, чаще случается – набирает.