Мозаика Парсифаля

– Все в порядке, – успокоил их Калязин. – Это деревяшка, палка, на которую запираю мою старую дверь по ночам в ветреную погоду. Из-за вас я совсем забыл о ней. – Старик откинулся на спинку кресла и поднес пергаментные, покрытые сетью жил руки к лицу. – Ты должен быть совершенно откровенным со мной, Михаил, и должен дать мне время подумать. Поэтому я не ответил тебе сразу.

– Откровенным в отношении Антона?

– Да. Действительно ли он осознал, зачем я все это сделал? Зачем я устроил ему все эти ночные кошмары? Зачем я столь тщательно внушал ему мысль о его гениальности, пока он сам не поверил в это и не начал вести дискуссии с призраками? Действительно ли он все осознал?

– Да. Осознал. Он все понял.

Майкл вдруг буквально физически ощутил груз страшной ответственности, которую он взвалил на себя. Он уже в одном шаге от цели, но малейшее неверное движение – и Парсифаль вновь замкнется в своем непрошибаемом молчании. Александер оказался в конечном итоге прав – у Калязина был комплекс Христа. За мягкой манерой речи русского крылась стальная убежденность в своей правоте.

– Ни один человек, – продолжил Майкл, – не должен в будущем получать такую власть и связанные с ней возможности уничтожить мир, какую получил он. Теперь Антон просит вас, умоляет, исходя из всех ваших бесед накануне его болезни, отдать мне эти немыслимые договоры, которые вы сочинили, и все их копии, чтобы я мог их сжечь.

– Ладно, он понял. А остальные? Они хорошо усвоили урок?

– Кто?

– Люди, которые способны наделить кого-то подобной властью. Кто позволяет объявлять святым человека при жизни, чтобы потом убедиться: их герои – простые смертные, неспособные вынести груз непомерно раздутого собственного величия и непомерных требований, которые к ним предъявляют.

– Они в ужасе. Чего же еще вам надо?

– Мне надо, чтобы они поняли, что натворили. Поняли, что все человечество может быть испепелено в результате деятельности одного-единственного, даже гениального человека, чей мозг не выдержал непосильного груза. Безумие заразительно. Его не остановит один падший святой.

– Они все понимают. И прежде всего это понял тот человек, которого многие считают самым могущественным на земном шаре. Он сам сказал мне, что они создали императора, божество, на что не имели никакого права. Его воздвигли слишком высоко, слишком близко к солнцу, и он ослеп.

– Икар рухнул в море, – произнес Калязин. – Беркуист – порядочный человек, жесткий, но порядочный. И у него тяжелейшая, невозможная работа. Хотя он справляется с ней лучше других.

– Сейчас мне бы не хотелось видеть на его месте никого иного.

– Пожалуй, я соглашусь с вами.

– Вы убиваете его, – сказал Хейвелок. – Отпустите его. Освободите. Урок усвоен и никогда не будет забыт. Пусть он возвращается к своей невозможной работе и выполняет ее как можно лучше.

Калязин посмотрел на мерцающие под слоем золы угольки в камине.

– Двадцать семь страниц в каждом документе, в каждом соглашении. Я напечатал их собственноручно, позаимствовав форму, использованную Бисмарком в договоре о Шлезвиг-Гольштейне. Это так понравилось Антону… Меня совершенно не интересовали деньги, они ведь поняли это, не так ли?

– Да, они поняли. Он понял.

– Я хотел всего лишь преподать им урок.

– Бесспорно.

Старик взглянул Майклу в глаза.

– Нет никаких копий, кроме той, что я послал президенту Беркуисту из секретариата Мэттиаса в официальном конверте государственного департамента. На нем, естественно, было напечатано «Секретно» и «Только для ваших глаз».

Хейвелок напрягся, вспомнив слова Раймонда Александера о том, что Калязин загнал его в угол, угрожая послать документ в Москву и Пекин, если он не сумеет позвонить по нужному телефону. Вслух же Майкл спросил:

– Следовательно, других копий не существует, Алексей?

– Ни одной.

– Мне кажется, – неожиданно вступила в разговор Дженна, сделав пару шагов от стены, – что Раймонд Александер, ваш Босуэлл, уверен в существовании по меньшей мере еще одного экземпляра. В этом была суть его заявления нам.

– В этом суть его страхов, юная леди. Я держу его в руках, угрожая направить копии вашим врагам при малейшем движении с его стороны. Но это никогда не входило в мои планы; наоборот, как раз этого я категорически не хочу. Если о договорах станет известно, то катаклизма, о предотвращении которого я молюсь, не избежать.

– Молитесь, Алексей?

– Но не тем богам, которых вы знаете, Михаил. Я молюсь коллективному разуму человечества, а не святой церкви и Всемогущему, который отнюдь не беспристрастен.

– Так, значит, я смогу получить документы?

Калязин утвердительно кивнул и произнес, подчеркивая каждое слово:

– Да. Но только не для того, чтобы владеть ими. Мы все вместе их сожжем.

– Почему?

– Ты прекрасно знаешь почему, Михаил. Мы с тобой люди одной профессии. Те, кто позволяет Мэттиасам возноситься столь высоко, что они слепнут от солнца, должны остаться в неведении. А что, если этот старик опять соврал? Я уже вводил их в заблуждение; почему бы мне не обмануть их еще раз? Почему бы и не сохранить экземпляр?

– А он может где-нибудь сохраниться?