Мозаика жизни

Дженни быстро пересказала ему свое воспо­минание о Шекспире, чуть не подпрыгивая от волнения.

—Я понимаю — это немного, — закончила она. — Маленькая сцена. Но такая ясная. Ведь это уже что-то! Я могу назвать имена всех пер­сонажей. Я вижу, как стою перед классом и де­лаю свой устный доклад. Как по-твоему, это хороший признак?

—Уверен, — кивнул он. — Должен быть хо­рошим, правда? Не надо ли позвонить докто­ру?

—Ох, по-моему, это не так важно. Я скажу ему, когда на следующей неделе поеду в Олем. А о чем ты говорил? Что-то о несчастном слу­чае? — Дженни покачала головой и добавила: — О какой-то Саймоновой вершине? А где она?

—Хорошо, — он протянул ей руку, — са­дись рядом, и я расскажу тебе.

Он подвел ее к старому бревну. Кора дав­ным-давно отпала, и темная гладкая поверх­ность дерева могла служить безупречным си­деньем. Они устроились рядом.

—Саймонова вершина расположена на за­падном склоне Прентис-Маунтин, — начал Люк. — Когда Чад вернулся из Европы домой, он вроде был не прочь здесь остаться. И мы с тобой говорили о том, чтобы построить дом. Дом для нас двоих. Ты предложила Саймонову вер­шину. Мы посмотрели и нашли, что там полно сланцев, поэтому строительство может быть опасным. Мы даже устроили несколько взры­вов, чтобы проверить, как глубоко они залега­ют. Сланцы крошатся, и это делает Саймонову вершину особенно опасной и для людей, и для строительства. Чад и я нашли тебя у подножия Саймоновой вершины. — У него вздулись жел­ваки, он нервно потер затылок. — Я смеялся над Чадом, когда он предложил поискать тебя там. «Дженни никогда туда не пошла бы», — говорил я. Мы тебя искали везде. Проходили часы. И наконец я заставил себя прислушаться к брату. Мы поехали к Саймоновой верши­не. — Он покачал головой и понизил голос. — Остальное уже история. Я вечно буду благода­рен Чаду. Мы в долгу перед ним за то, что уда­лось найти тебя. Если бы я все делал по-сво­ему, мы, наверно, не… Не хочу даже думать об этом! Но наступило время признаться. Скажу прямо, чтобы ты знала.

Он поднял ее лицо, нежно касаясь подбо­родка, и заставил посмотреть в глаза.

—Дженни, мое упрямство, ревность, злость, моя слабость чуть не стоили тебе жизни.

—Ты слишком суров к себе. — Двумя рука­ми она обхватила его кисть. — Ты сказал, что не поверил, будто я пошла на Саймонову вер­шину. Ты сказал, что я знала, как там опасно.

—Не только это удерживало меня. Я не хо­тел идти, потому… — Он глубоко втянул воздух. Потом в черных глазах загорелась решимость. — …потому что именно Чад предложил искать тебя там. Если бы это сделал кто-нибудь другой, я бы, наверно, молнией полетел туда.

Люка гнетет его вина! Дженни терпеливо ждала разъяснений. Ведь Люк собирался расска­зать ей все.

—Один взгляд на брата вызывает у меня злость. — Он опять глубоко вздохнул, явно стыдясь столь недостойного чувства. — Я ни­когда не позволял себе признаваться в этом. Никому не говорил. Даже тебе, моей жене, бли­же которой у меня никого нет. Но правда в том… — глаза отражали невыносимую боль, — что с Чадом у меня связано глубокое чувство ревности.

Она вскинула в тревоге глаза.

—Значит, я что-то делала, что вызывало твою рев…

Он прикрыл веками глаза и, чуть покачав головой, прервал ее:

—Это началось задолго до того, как ты по­явилась. Годы назад. Я был мальчишкой, а Чад — совсем малышом. — Он вытер ладони о джинсы. — Понимаешь, у мамы было несколь­ко выкидышей до того, как она забеременела моим братом.

Он смотрел вдаль невидящим взглядом. Джен­ни догадалась, что Люк мысленно погрузился в прошлое.

—Когда он наконец появился, родители все внимание отдали ему. До рождения Чада таким вниманием был окружен я. Я играл в малой ли­ге в футбол, знаешь, такой, где вместо мяча специальный шарик. И вдруг все кончилось. В доме малыш, и никакого футбола! Ребенок стал для родителей поводом отказываться от всего самого для меня интересного. Мы не ходили в День независимости смотреть в Олеме фейер­верки, потому что они начинаются слишком поздно для малыша. Мы не могли смотреть па­рад пожарных, потому что для малыша слиш­ком ветрено. — Он медленно моргнул. — По­сле рождения брата я стал несчастным челове­ком.

У Дженни возникло жгучее желание дотро­нуться до него, но она сдержалась.

—Детская ревность вполне естественна. Ведь долгие годы до рождения Чада родители принадлежали только тебе, — попыталась уте­шить его Дженни.

—Но я старший брат! — В тоне и в же­стком взгляде отражалось возмущение из-за собственного поведения. — Я должен был ис­пытывать к младшему только любовь. Он на девять лет моложе меня. Я, как старший, дол­жен был лучше понимать…

—Люк, по-моему, тебя нельзя винить за чувство, которое ты испытывал… — Дженни помолчала и уточнила: — Которое продолжа­ешь испытывать к Чаду. Твои родители вроде бы забыли, что у них есть старший сын.