Мозаика жизни

Откуда взялись эти идиотские слезы? Джен­ни смахнула одну, самую крупную.

—Мы ничего не можем сделать. У нас ниче­го не получится, — дрожащим голосом продол­жала она. — Пока отцовство ребенка под во­просом.

—Тут нет вопроса. — В черных глазах сверк­нуло упрямство.

Чириканье птиц подчеркнуло напряженное молчание.

—Я вижу сомнение в твоих глазах, — спо­койно сказала Дженни. — Вижу его на твоем лице. Ради Бога, пойми: ты не можешь кос­нуться меня без того, чтобы тебя не начало грызть сомнение. Ты не умеешь скрывать свои чувства. — Она с минуту изучала его лицо. — Если хочешь, можешь лгать себе. Мне солгать ты не можешь. Я читаю тебя как книгу.

—Ты всегда читала меня как книгу. — Он выглядел таким убитым, что у Дженни разры­валось сердце.

Она коснулась его руки.

—Люк, между нами что-то есть. Что-то уди­вительное. Но разве ты не видишь? Мы не мо­жем позволить, чтобы нас поглотили эти чувства! В особенности теперь, когда есть третий, о котором надо позаботиться.

—Чад! — Он будто выплюнул имя брата. На лицо легла мрачная тень.

—Я думаю, — она медленно покачала голо­вой, — о малыше. Ведь ты не хочешь держать ребенка на руках и не быть уверенным, отец ты или дядя?

Лицо Люка прояснилось. У Дженни созда­лось впечатление, что он собирается сказать, будто ему это неважно. Но он молчал. И она насторожилась.

—Для меня это важно. — Она встала и под­няла корзинку. — Очень важно.

Люк вскочил и ласково отобрал у нее кор­зинку.

—Мы с этим справимся, — пообещал он, взяв ее за руку.

Когда впереди показался дом, солнце уже стояло высоко в небе. Температура все повыша­лась. От жары и долгой ходьбы Дженни чув­ствовала себя отяжелевшей, усталой, неуклю­жей. Скорей бы принять холодный душ и не­много полежать у себя в комнате.

Шагах в пятидесяти от дома Люк остановил­ся и посмотрел на жену.

—Мне надо что-то тебе сказать.

Дженни подавила вздох. Она так устала! У нее просто нет сил снова обсуждать их пробле­мы.

—Мы стали ближе, ты и я, — совсем спокойно продолжал он. — В попытке расставить все по местам мы обнаружили, что между нами что-то есть. Да, пусть это чисто физическое, но это уже кое-что. И влечение, которое мы испы­тываем, поможет нам стать еще ближе. — Он наклонился и прижался к ее щеке нежным и чувственным поцелуем. — Я уже совсем бли­зок, — прошептал Люк.

У Дженни вспорхнуло сердце.

В этот момент их окликнул с парадного крыльца Чад. Они оглянулись. Люк крепче сжал ее руку, и это движение собственника не ус­кользнуло от ее внимания.

—Тебе звонили, — сказал Чад, когда они подошли ближе. — Сообщения у тебя на столе.

—Спасибо. — Люк повернулся к Дженни. — Увидимся позже, хорошо?

Она кивнула. Внезапно ее охватило предви­дение опасности от перспективы остаться на­едине с деверем. Когда дверь за Люком закры­лась, Чад, словно обвинитель, уставился на нее.

—Что здесь происходит? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Куда вы вдво­ем ходили?

—Чад, мне жарко. И я хочу пить. У меня нет сил. — Дженни подавила вздох и, просколь­знув мимо него, вошла в дом.

—Почему он поцеловал тебя? — Деверь шел за ней по пятам.

Дженни попыталась встать на место Чада. Понятно, что его огорчила картина, как Люк держит ее за руку и целует в щеку. Но она не собиралась отказываться от чувства, которое пи­тала к мужу. Хотя не стоит и выставлять напо­каз сексуальное влечение, которое они с Люком испытывают друг к другу. Это только бы оби­жало Чада, что тоже не входит в ее намерения. Но и правду нельзя искажать. Чем раньше Чад поймет положение, тем лучше для него.

—Он мой муж, Чад. — Дженни направилась прямо в кухню. — Мужья целуют своих жен.

Он грубо схватил ее за плечо и повернул ли­цом к себе.

—Люку не следовало целовать тебя!

—Это ничего не значит, — выдохнула она, презирая себя за ложь. Ведь она только что по­обещала себе не искажать правду.

—Ничего? — Он многозначительно посмот­рел на корзинку, которую Люк оставил на столе в кухне. — Вы брали с собой еду, отправляясь на небольшую утреннюю прогулку? Вы вдвоем устроили счастливый утренний пикник!

—Перестань, Чад! — Она сбросила его руку с плеча, стараясь подавить тревожное предчув­ствие. — Если это тебя порадует, то мы ели ма­ло. Всего по одному сэндвичу. Тебе от этого легче?

Но ее замечание не только не успокоило, а еще сильнее взбесило Чада.

—А что же вы делали, если не ели? На что потратили время?

Из саркастического вопроса ясно выглядывал грязный намек. Понимать его состояние и злость — это одно, а нести груз дурацкого об­винения — совсем другое.

—Я не обязана давать тебе объяснения. — Она подошла к буфету и достала стакан.

—Ты мне многим обязана.

—Неужели?

Глаза Чада превратились в узкие бронзовые щелочки. Полная нижняя губа поджата.

—Точно шлюха, прыгаешь от одного брата к другому, — покачал он головой.

Хлынули злость и раздражение, будто кто-то вытащил затычку из гигантской сливной трубы. От ужасного оскорбления остался осадок гад­ливости.

Дженни остолбенела.