Мозес

– Да выбрось ты ее в помойное ведро, – сказал Давид.

Она улыбнулась почти счастливой улыбкой. Потом спросила:

– Правда, хочешь, чтобы я это сделала? – спросила она и щелкнула сумкой.

– В конце концов, – тоже улыбнулся Давид, – если вам вдвоем так тесно в этом мире, то отчего бы и нет?

– Спасибо, – она убрала платок и достала из сумки книжку Роуз в бумажном переплете. Затем посмотрела по сторонам и швырнула ее в стоящий рядом мусорный бачок. Тот благодарно принял жертву с глухим металлическим стуком. Словно погребальный колокол, сэр. Погребальный колокол, чей адресат был, на этот раз, прекрасно известен.

Бедная Клементина Роуз, Мозес. Бедная Клементина…

Последовавшая затем небольшая пауза напоминала последние минуты прощания перед тем, как тело будет предано земле.

Потом она сказала:

– Когда-нибудь я расскажу тебе, с кем ты связался, Дав. Про дуру, которая весной совершенно сходила с ума вместе со всеми этими весенними ручейками, плывущими по ним щепками, с мокрыми камешками, с бутылочными осколками, которые я собирала в спичечный коробок…

Возможно, он уже однажды слышал нечто подобное, хотя и не мог вспомнить – где и от кого.

– Ты можешь смеяться, но только все, что я находила в этих весенних лужах, все делало меня такой счастливой, что иногда казалось, будто я сама была всеми этими мокрыми камешками и бутылочными осколками, сверкавшими на солнце лучше любых драгоценностей… А потом, когда я выросла, то поняла, что я и вправду была тогда всеми этими стеклышками, лужами, этим солнцем, этой рябью на воде, этими щепками, которые кружили и уносились в водосток. Потому что, когда я подросла, Дав, я увидела, что я совершенно пустая. Как будто у меня никогда не было меня самой, а были только эти стеклышки и эта весна, которые ведь все равно рано или поздно должны были кончиться… Ты понимаешь?

– Более-менее, – сказал Давид.

– Тогда чего ты удивляешься, что я таскаюсь по магазинам, вместо того, чтобы читать с тобой Сартра и Фуко?

– Ну, ты же их читала.

– Жизнь заставила, – и она снова улыбнулась. – Но зато – когда я иду в магазин и смотрю на все эти чертовы тряпки, то я знаю, что они могут помочь мне закрыть мою пустоту и принести мне немного радости. А если ты еще не понял, Дав, они заменяют мне сегодня мои стеклышки, которых больше никогда не будет.

Она вдруг снова всхлипнула и потянулась к сумочке за платком.

– Постой, – осторожно спросил он, стараясь не въехать в какую-нибудь запретную зону. – Разве нельзя как-нибудь это совмещать?

– Нет, – она покачала головой и снова высморкалась.

– Ага, – сказал Мозес, сам не зная для чего.

Мир полон загадок, сэр.

Полон загадок, дурачок.

Он словно погрузился вдруг в странное оцепенение, как будто все, что было вокруг, и то, что она говорила сейчас – все это уже было с ним однажды, когда-то давным-давно, так что оставалось только немного напрячься, чтобы вспомнить, как же все это было когда-то на самом деле.

– Ты сказала "пустота", – он пытался продлить это состояние.

– Ну, да, – она нервно теребила платок. – А как это еще назвать?

– Не знаю. Я, например, совсем не часто чувствую себя пустым.

– И тем не менее, – сказала она. – Почти все почему-то думают, что у них внутри огромная куча всякого ценного барахла. Книги, музыка, фильмы. Режиссеры, художники, истории. Умные мысли. Целая куча цитат. Но стоит только с тобой чему-нибудь случиться, как ты понимаешь, что все это только пф-ф-ф, ничто, туман. Подул ветер и ничего не осталось.

– Но что-то же остается?

Что-то такое, что, конечно, было в состоянии загнать тебя туда, откуда уже не было и не могло быть дороги назад. Разумеется, если верить редким счастливчикам, сумевшим, несмотря ни на что, вернуться обратно.

В ответ она чуть пожала плечами.

– Ладно, – сказал Давид, стараясь уйти от этой скользкой темы. – Ты только не забывай, что у тебя есть еще я…

Она посмотрела на него откуда-то издали и сказала:

– Иногда я в этом не уверена.

Оцепенение постепенно оставляло его.

– Конечно, есть. Хоть я и не похож на бутылочное стекло, которое лежит в луже. И тем более – на новый купальник.

– Лучше бы ты был похож, – сказала она и негромко засмеялась.

Кажется, именно тогда он впервые засомневался в справедливости некоторых очевидных положений, казавшихся до сих пор такими незыблемыми.

Впрочем, ничего из ряда вон выходящего.

Какая-то невнятица насчет того, что лучший выход из всякого затруднения заключается в том, чтобы не обращать внимания на чужие истины, сэр. Жить в мире, о котором нельзя даже сказать, есть ли он. Идти, не придавая значения тому, куда идешь. Не оглядываться и не возвращаться туда, откуда ты пришел. Не в этом ли, в конце концов, и заключалась высшая мудрость, сэр?

Полагаю, ты знаешь что говоришь, Мозес?

Полагаю, что черта с два, сэр.

Черта с два, милый.

– И все равно, – добавила она торопливо и настойчиво, словно хотела, чтобы последнее слово все-таки осталось за ней, – все равно я буду до потери сознания ходить в эти чертовы супермаркеты и примерять платья и туфли до тех пор, пока меня не отвезут на кладбище.