Мозес

– Женщины посланы нам в наказание, – сказал Иезекииль, опуская газету и смотря на Мозеса поверх очков. – Наверное, для того, чтобы мы не слишком много задавались. Ну, кто, интересно, будет задаваться, если у него в штанах болтается такая штуковина, которая вечно тянет тебя на какие-то сомнительные подвиги и дергается от всякой проходящей мимо женской задницы?.. Ну, подумайте сами.

– Никто, конечно, – согласился Амос, пересаживаясь в кресло.

– Вот и я говорю, – подтвердил Иезекииль, вновь исчезая за газетой. – Все эти чертовы эмансипе забывают, что природа унизила в первую очередь, не их, а мужчину.

– Ну, уж не так она нас и унизила, – сказал Амос.

– Ну, если тебе нравится обливаться потом и изображать своей задницей швейную машинку, тогда, конечно, пожалуйста, – бросил Иезекииль из-за газеты. – Во всяком случае, когда у меня закончился репродуктивный период, я почувствовал себя так, словно слез с бешеного коня.

Пока Амос раздумывал над тем, как бы ему получше ответить, сидящий рядом старик Допельстоун сказал:

– Женщины – как мухи. Даже хуже. Жужжат вокруг тебя, а потом оказывается, что ты загажен весь с ног до головы. – Он посмотрел на Мозеса и добавил, почему-то понизив голос. – А некоторым, боюсь, не удается отмыться до самой смерти.

Если особенно не приглядываться, то в свои восемьдесят с чем-то Допельстоун выглядел весьма и весьма прилично. Нарумяненные щеки. Подведенные глаза. Замазанные морщины. Гладко выбритый подбородок. Каштановый парик кокетливо завивался на плечах. Пластмассовый набалдашник тонкой трости изображал череп, проросший побегом розы.

– Похоже, ты знаешь, что говоришь, Доп, – сказал Амос.

– А ты как думаешь, сынок, – Допельстоун переложил свою трость из одной руки в другую. – Во время войны я был лейтенантом и отвечал за санитарное и техническое состояние передвижного борделя. Можешь быть уверен, что зря времени я не терял.

Опустив газету, Иезекииль с уважением посмотрел на Допельстоуна и покачал головой.

– С ума сойти, – удивился Амос. – У итальянцев были передвижные бордели?!

– А то, – Допельстоун улыбнулся Амосу, как улыбаются несмышленому подростку. – Они были у всех, кроме русских, которые сначала строили из себя целомудренных целок, а потом изнасиловали пол-Германии. Нельзя пускать такую силу на самотек, вот что я вам скажу. Во всем должен быть порядок, а уж в таком-то деле, как это, так и подавно.

– Ты никогда про это не рассказывал, – сказал Амос.

– А что там рассказывать? – пожал плечами Допельстоун. – Нечего такого. Всего делов, что передвижной бордель. Два грузовика. И еще двадцать молоденьких шлюх, которые решили поддержать в трудную минуту родную страну. Слышали бы вы, как они трещали и ругались, когда что-то шло не так, как надо. – Он негромко захихикал и потер руки.

На лице Амоса появилось мечтательное выражение.

– Двадцать шлюх, – сказал он, стукнув ногой по ноге Мозеса. – Это прямо-таки какой-то исламский Парадиз.

– Гораздо лучше, – улыбнулся Допельстоун.

– Как тебя только не стошнило, – пробормотал Мозес.

– Не слушай его, Доп, он просто завидует, – сказал Амос – Посади его среди такого цветника, и он распустится не хуже твоей розы… Надеюсь, ты-то не посрамил мужского братства? Небось, до сих пор посылают тебе открытки, верно Доп?

– Ничего они не посылают, – Допельстоун вновь переложил свою трость из одной руки в другую. – Посылали бы, может, если бы не угодили под бомбежку.

– Да, ну, – сказал Амос.

– Вот тебе и "да, ну". Это было где-то возле Палермо. Никто не успел даже сказать "Господи, помилуй". Бах, – и от них осталась одна только воронка. Большая такая, черная воронка с целой кучей разноцветных лоскутков по краю. – Он негромко засмеялся, словно мысль об этой воронке посреди дороги вызывала у него самые теплые чувства.

– А ведь самое интересное, что я сам чуть было не женился на одной из этих девок. Вот был бы номер. Ее звали Мария. Мария Кульбе. Ей было восемнадцать лет. Совсем девчонка.

Взгляд его вдруг просветлел и стал сосредоточенным, как будто он увидел сейчас что-то, чего не видели и не могли видеть остальные.

– Понятно, – кивнул Амос, посмотрев на Мозеса.

– Она взяла с меня слово, что если она согласится выйти за меня замуж, я никогда не напомню ей, чем она занималась.

– Плохо же она знала мужчин, – сказал Мозес.

– Вот и я говорю, – вздохнул Допельстоун – Быть героем пару раз и ненадолго – это сумеет почти каждый, но быть героем всю жизнь, это уже, извините, совсем другое дело. Не думаю, чтобы у меня получилось.

– Выходит, что Всевышний как всегда распорядился всем правильно, – сказал Амос.

– Иногда я тоже так думаю, – согласился Допельстоун. Потом он полез в карман и достал оттуда мятый листок бумаги.

– Кстати, чуть было не забыл.

– Что это? – спросил Амос.

– Письмо в администрацию. По поводу безобразного поведения охраны в ночную смену… Мы должны объединить свои ряды, чтобы добиться справедливости.

– О, нет, – сказал Амос.