Мозес

– Нет, в самом деле, – спросил он, поднимаясь из-за стола. – Сидим, как на похоронах… Если никто не возражает, я хоть поставлю Карла Брюннера… Как ты насчет Брюннера? Нравится?

Последний вопрос, само собой, был адресован Ольге.

Было бы странно, если бы она вдруг сказала "нет".

У полки, на которой стояли пластинки, Осип сказал:

– Все посходили с ума с этими дисками, а я почему-то обожаю антиквариат. Между прочим, я собирал их почти десять лет. Есть какая-то прелесть в этом пощелкивании и шипении. Что-то такое домашнее, верно?

Не было никакого сомнения, что он говорил это уже далеко не в первый раз.

– Потрясающе, – Ольга остановилась возле полки. – Какое старье!.. Гуди Флак… – Она провела ладонью по корешкам пластинок. – А у тебя есть Джетро Талл?

– Джетро Талл, – Осип расплылся в улыбке. – Да у меня тут целая куча Джетро Талла. Можешь приходить и слушать сколько хочешь. Но сначала я поставлю Карла Брюннера.

Скотина, сказал про себя Давид, успевая одновременно отметить и это, на первый взгляд безобидное "можешь приходить и слушать", и реакцию Ольги, которая вдруг смутилась и пробормотала в ответ что-то вроде "спасибо", или "может и приду", или что-нибудь в этом роде, о чем он, правда, мог только догадываться, потому что в это мгновение ожил саксофон Карла Брюннера и его стеклянный дождь застучал по крыше, делая боль еще невыносимей.

Чертов саксофон, громоздивший целые горы битого стекла, через которые невозможно было пройти, не поранившись.

– Может, еще чаю? – спросил Осип и посмотрел на Давида. – Что-то ты мне сегодня не нравишься, Дав. Сидишь, как на похоронах… Ну, что, чаю?

– С удовольствием, – улыбнулась ему Ольга.

– Боюсь, нам уже пора, – возразил Давид.

– Сейчас принесу, – Осип, похоже, пропустил мимо ушей это "пора", как будто его и не было.

– Собирайся, – сказал Давид, как только они остались одни.

– Я хочу чаю, – упрямо повторила Ольга.

– А я хочу, чтобы мы, наконец, ушли.

– Почему? – она глядела на него широко открытыми глазами, в которых можно было без особого труда прочитать досаду и раздражение, очень похожие на те, с которыми он сталкивался, когда пытался увести ее прочь из какого-нибудь дурацкого бутика.

– Ладно, – сказал Давид. – Ты идешь?

– Какого черта, Дав? – ему показалось, что глаза ее раскрылись еще шире.

– Ладно. С меня хватит. Я пошел.

– Ты с ума сошел? – спросила она, но он уже был в коридоре.

– Ты чего, Дав? – Осип внезапно появился на пороге и посмотрел на него так, словно, наконец, заметил, что тот находится рядом.

– Ничего, – сказал Давид. – Я пошел. Слушайте своего Брюннера, а мне надо работать.

Грохот захлопнувшейся за спиной двери был, конечно, смешнее некуда. Сбегая по ступенькам, он представил себе, как они расхохотались, услышав этот дверной выстрел и громко выругался. Поднимающаяся навстречу женщина с собакой попятилась и прижалась к стене. Собачка неуверенно тявкнула.

– Гав! – злобно рявкнул Давид, сбегая по ступенькам.

Конечно, и без всякого Филоферия М. было ясно, Кто время от времени вываливает нам на голову ведра с отборным мусором, который висит у нас в волосах или стекает за шиворот. Вопрос, собственно, заключался в другом: с какой целью, сэр?

С какой целью, дружок?

Ведь что бы там ни говорил рабби Ицхак по поводу мужчины и женщины, было ясно, что все женщины – законченные шлюхи и все такое прочее. Законченные шлюхи, Дав. Неоспоримость этого факта была столь очевидна, что, конечно, не нуждалась ни в каких доказательствах, тем более что если бы кому-нибудь и в самом деле вдруг пришло в голову привести в подтверждение этому все имеющиеся в наличии факты, истории, события и рассказы очевидцев, то земля, ей-богу, содрогнулась бы от ужаса, не имея возможности уместить все эти доказательства в тесном пространстве мира, – что, в свою очередь, могло бы само послужить неплохим доказательством всего вышесказанного, сэр. Взять хотя бы сегодняшнюю историю, Мозес.

– Чертова сучка, – повторил он, кривя губы. – Да пошла ты…

Она догнала его уже возле остановки.

– Эй, – сказала она, пытаясь схватить его за руку. – Ты уже совсем спятил, Дав?.. Оставил меня одну, в чужой квартире, да еще с этим твоим озабоченным, у которого, кажется, только одно на уме.

– А то ты не знала, – он вырвал руку.

– Да с какой стати, господи!.. По-твоему, если я дружу с Мирьям, то я должна чего-то знать про Осипа?.. Да я его видела-то всего раза три!

– Неужели? – он вдруг неожиданно почувствовал себя необыкновенно счастливым. – А по-моему, тебе только этого и надо.

Размахнувшись, она въехала ему по спине своей сумочкой.

– Дурак. Ну, почему мне всегда так везет на дураков?

– Наверное, потому что ты сама дура, – сказал он, особенно не думая, что говорит.

– Наверное, – согласилась она. – Подобное тянется к подобному.

В голосе ее уже можно было расслышать признаки близкого примирения.

– А кого ты еще имела в виду? – спросил он, чувствуя, как боль проходит.

– Неважно, – сказала она, явно для того, чтобы позлить его.

– Ну, еще бы. У вас все дураки, кто не пляшет под вашу дудку.