Мозес

– Или вот это, – продолжал Феликс. – «Пространство, которое разворачивается из вещей – принципиально другое, чем чужое пространство Декарта и Ньютона, способное с легкостью проглотить всю Вселенную. Это пространство разворачивается самими вещами, а значит, оно наполнено родными и понятными смыслами, созидающими этот светлый мир, который они делают привычным и понятным… Значит – добавлю я, опасаясь быть неправильно понятым, – это пространство открывает себя не для созерцания, а для проживания, для действия, для жизни, для ненависти, для любви, для понимания. Следовало бы, пожалуй, поскорее войти в него, оставив за спиной все ненужное и пустое, да только что-то по прежнему не пускает тебя, требуя, чтобы мы прошли все положенные нам судьбой расстояния и постучали во все двери, которые мы встретим во время своего пути»

– Говорю же, что это просто Какавека, – сказал Давид.

– Ну, может, самую малость, – согласилась Ру.

– Совсем не похоже, – возразила Ольга.

– И последнее, – тут Феликс постучал ладонью по тетради. – Надеюсь, вам понравится. Она совсем коротенькая.

Он протер очки и прочитал:

– «Увидеть пространство, не испорченное созерцанием – означает, видимо, подсмотреть то, что запрещено богами и значит – нарушить их волю. Хотя соделанное и кажется невозможным, однако наказание за него неотвратимо.

Научиться видеть поэтому – значит всегда научиться видеть неправду. А следовательно, чтобы поймать Истину, нужно поскорее ослепнуть. Ясно, что разговор тут идет уже не о живописи

Закрытая общая тетрадь легла на стол.

– Ну? Что скажите? – спросил Феликс.

– Пока ничего, – ответил внутри Давида чей-то знакомый голос.

– Ничего, – повторил он, удаляясь в никуда, как удаляется, слабея, одиночный удар колокола.

В конце концов, что бы там не говорилось, но ослепнуть можно было по-разному – от ослепительного ли блеска Истины, или от неудержимых слез – кому как повезет.

– Похоже, последняя запись немного спутала жанры, – сказал Ру. – Потому что дело тут идет не о вещах, а о человеке. А это не всегда одно и то же.

– Действительно, – рассеянно кивнул Давид, витая где-то далеко, куда не было хода ни Феликсу, ни Ру, ни Маэстро.

– Ты меня не слушаешь, Дав. Потому что если бы ты меня слушал, то знал бы, что эту последнюю запись можно, пожалуй, истолковать в довольно любопытном смысле.

– Сделай одолжение, – сказал Давид. – А то мы уже заждались.

– Я серьезно, – Ру, кажется, немного обиделся. Потом он поднялся со своего места и сказал:

– Если внимательно прочитать эту запись, то получается – все дело в том, что для того чтобы прийти к Истине, нам следует пройти сначала сквозь вещи, которые отделяют нас от себя самых и заставляют видеть то, чего на самом деле нет… Мне кажется, тут есть о чем подумать.

– Только не сейчас, – сказал Давид. – А кстати, куда подевался Грегори? Он, что, не вынес наших научных разговоров и удавился?

– Он спит, – сказала Ольга.

– Спит, – засмеялся Давид. – Видели?.. И это будущий монах и защитник православных ценностей… Боюсь, что Сатан уже близко.

Анна засмеялась и, кажется, погрозила ему пальцем.

– Между прочим, я такого не говорил, – сказал Феликс, демонстрируя в очередной раз свое принципиальное нежелание касаться в разговорах каких бы то ни было мистических идей.

– А ты-то здесь при чем? – Ру быстро повернулся к Феликсу, словно только и ждал, когда тот подаст голос. – Разговор, кажется, идет совсем не о тебе… Или я опять ошибся?

– А вот это уже довольно грубо, – сказал Феликс и затем добавил какую-то ерунду, вроде того, что грубость это не аргумент, на что Ру, в свою очередь сообщил, что для тех, кто мыслит перпендикулярно – другие аргументы вряд ли сумеют помочь.

– Ну, хватит вам, – сказала Ольга. – Вы еще подеритесь.

– Еще чего, – усмехнулся Ру. – Мы, слава Богу, в разных весовых категориях, если ты до сих пор еще не заметила.