Мозес

– Я тоже не шучу, – он вспомнил вдруг вчерашний сон, который приснился ему под утро, – тот старый дом, погруженный в прозрачные предвечерние сумерки, вокруг которого он кружил, пытаясь разглядеть за стеклами знакомое лицо, пока вдруг не увидел ее, стоящую у открытого окна, – белое пятно в обрамлении темных волос, – и это лежащее между ними расстояние было наполнено печалью и тревогой. Кажется, он поднял было руку, но она уже исчезла и затем вновь появилась в соседнем окне, но лишь затем, чтобы отрицательно покачать ему головой. Затем он оказался внутри. Коридоры и аудитории были полны, и он уже знал, что здесь ждут не то выпускной бал, не то какой-то спектакль, в котором ей предстояло принять участие. Боль еще только пряталась в глубине этих коридоров и в сумраке аудиторий, но он уже догадался, что она ушла и больше не вернется. Заглядывая в двери и задавая вопросы, он шел, пока не очутился в тусклом зале маленького кинотеатра… Свет медленно гас и бархатный занавес, качнувшись, начал расходиться, когда он увидел ее в последний раз. Она выглядывала из бокового окна навесной галереи, совсем рядом, лицо ее было обращено к нему, а указательный палец прижат к губам, словно она молила его о молчании. Потом она еще раз покачала головой, и в лице ее не было ни сожаления, ни сомнения, – вот разве что руки, которые она вдруг сложила на груди, что означало просьбу отпустить ее, – так, словно он на самом деле был волен выбирать…

– Вот, значит, что тебе снится, – сказала Ольга, вцепившись в его руку, которая, похоже, уже почти добралась до желанной цели.

– И притом довольно часто, – сказал он, продолжая переступать все границы приличия.

– Ты маньяк, Дав, – сказала она, отодвигаясь от него вместе со стулом. – Если бы я знала, какой ты маньяк, то обзавелась бы железным поясом.

– Нет, ты предложила бы мне руку и сердце еще три года назад.

– Не посмотрела бы даже в твою сторону.

– Неправда, – сказал он, двигаясь вместе со стулом. – Посмотрела бы, да еще как.

– Отстань, – она вновь отодвинулась.

– Мы можем пойти к тебе, – сказал он, не слушая. – Надеюсь, ты тут остановилась?

– Да. – Сняла двухместный номер на ночь. Но туда уже кого-то подселили.

– И так всю жизнь, – разочарованно сказал Давид.

– Кофе, – у столика неожиданно возник официант.

– Спасибо, – сказала Ольга

Чуть позже перехватив ее руку, он подумал, что, наверное, следовало бы добавить сюда и еще кое-что, о чем он, правда, не стал распространяться, но о чем хорошо знал на собственном опыте, – об этой чертовой боли, которая, наверняка, отзовется в нем и на следующий день, и будет напоминать о себе еще много дней спустя, пробуждая память и превращая настоящее в прошлое, от которого не было возможности спрятаться.

– Дав, перестань, наконец, – сказала она, начиная сердиться.

– Перестал, – он убрал руку, думая, что, пожалуй, и в самом деле для этой просочившейся в явь боли не существовало никаких разумных объяснений – и это лучше всего прочего наводило на тревожные подозрения относительно самой этой яви, в которых в другое время он не имел никаких причин сомневаться.

– Если хочешь знать, – сказал он, размешивая сахар, – то я думаю, что этот сон мне приснился не случайно. Мне кажется, что он хочет что-то мне сказать.

– И что?

Он ответил сразу, не задумываясь:

– Что-то о том, как ты далеко.

Наверное, этого можно было и не говорить. Уж слишком жалкими показались ему эти слетевшие с его языка слова.

– Но ведь я приехала, – сказала она, словно с легкостью опровергала этим его слова.

– Да, я заметил.

Потом он помолчал немного и добавил:

– Вообще-то я имел в виду совсем другое.

– Господи, какой ты сегодня у нас загадочный, – сказала она, отодвигая кофейную чашку и вытаскивая пачку сигарет.

– Да, ничего загадочного, – он посмотрел ей в глаза. – Я просто имел в виду, что ты всегда ускользаешь, когда разговор касается чего-то серьезного. Вот как сейчас.

– И никуда я не ускользаю, – она выдержала его взгляд. – Наоборот. Представь себе, я сидела себе тихо-мирно над своим проектом и вдруг мне показалось, что если я тебя сейчас не увижу, то случится что-нибудь ужасное. И вот, как видишь, я здесь.

– Это – любовь, – сказал Давид самым ироническим тоном, какой только можно было найти в его репертуаре, одновременно чувствуя, что это были как раз те слова, которые он хотел сейчас услышать.

– Не иначе, – сказала она, подстраиваясь под его тон.

– Ну, и хорошо, – он ощупал нагрудный карман своей куртки. – Кстати, извини, у тебя есть деньги?

– В номере, – сказала она и засмеялась, догадываясь.

– Неправильный ответ. У меня тоже в номере.

– Принять смерть от толпы разъяренных официантов не входило в мои планы, – сказала Ольга.

– Пойду, поговорю, – встал Давид. – Если не вернусь, ищи меня в завтрашнем супе.

– Непременно. А ты меня – в холодце.

Не было сомнений, – больше всего на свете он не любил денежные разборки. К тому же было неясно – насколько хорошо чаевничающие официанты понимают человеческую речь.