Мозес

В конце концов, как утверждали некоторые знатоки, – это все, что от нас остается, когда наше тело забрасывают землей или песком. Нечто подобное идеальному пристанищу, в котором вещь обретает приют, делясь со Всевышним своими заботами, делами и надеждами, и цепляясь своим именем за другие имена, созидая, тем самым, целый мир, – этот без умолку галдящий, не знающий тишины мир, который не перестает говорить со времен Адама и Евы, – этакая Большая говорильня, которая болтает вот уже десять тысяч лет, полагая, что именно этим можно угодить Всевышнему, хотя на самом деле все обстоит совсем не так, как хотелось бы думать тем, кто умеет только говорить. Потому что если внимательно приглядеться, будет совсем нетрудно увидеть, что имя – каково бы оно ни было – всегда отгораживает нас от того, о чем оно говорит, как, например, имя розы отгораживает нас от того, что мы называем этим именем, и что в действительности не поддается никаким именам, открывая перед нами совершенно иной, незнакомый, неизвестный и притягательный мир.

Имя розы, Мозес.

Как, впрочем, и любое другое, которое вертится у нас на языке.

Любое другое, которое, так же как и все прочие, не пускает нас даже подойти немного ближе туда, где Небеса, наконец, освобождают тебя от власти имен, делая свободным и счастливым.

Те самые Небеса, иногда дающие нам возможность исправить ошибку, которую допустил когда-то Адам, отрезав нас от действительного мира никому не нужными именами, – отгородив нас от него словами и дав нам в сомнительное утешение способность складывать их в предложения, абзацы и страницы, сплетать их в книги, забивающие полки, помещения, головы, сердца и библиотеки, и все это только ради того, чтобы коснуться легких одеяний всегда убегающей от нас Истины, которая по-прежнему смеется над нашими спорами и именами, подзуживая нас еще плотнее сплотить свои ряды вокруг весьма незамысловатых истин, – например, таких – «все люди смертны» или «на два атома водорода приходится один атом кислорода», или даже «Бог есть» – тогда как все, что нам следовало бы сделать – побыстрее перестать громоздить друг на друга этот Монблан никому не нужных истин, содрать с вещей и событий их имена, не оставляя ни на одно мгновение память о том, что все эти облаченные в имена истины только мешают нам добраться до самой сути, отрезая нам путь не только к Богу и Его творению, но и к самим себе, ищущим и не находящим, плачущим и безутешным, надеющимися и полными сомнениями.

Поэтому, когда вдруг случается, Мозес, что кто-нибудь вдруг произносит у тебя за спиной твое имя, – когда вдруг кто-то скажет в предрассветных сумерках – эй, Давид, – помни, что это означает только то, что тебя вновь хотят опутать цепями слов и смирительными рубашками имен, которые скроют от тебя Небеса и, пеленая с ног до головы, привяжут тебя к самому себе, так что тебе было бы совсем нелишним, дружок, вспомнить тогда о розе, которая приходит к тебе в своей истинности только тогда, когда с нее осыпается ее имя, оставляя нам чудо молчания, не разбавленного никакими словами, мнениями и именами.

39. Филипп Какавека. Фрагмент 33

«ТИХАЯ МЕЛОДИЯ. Сорок лет Бог водил евреев по пустыне, прежде чем открыть им путь в обетованную землю. Впрочем, этот удел, кажется, вовсе не такая уж и редкость на земле. Похоже, рано или поздно, если и не все, то очень многие из нас попадают по чьей-то воле в безлюдные и безводные пески, где приходится плутать в поисках пропитания, спасаться от диких зверей, прятаться от палящего солнца. Другое дело, что в отличие от маленького народа, нам это вовсе не представляется чем-то значительным или ужасным. Большинство привыкает к пустыне и остается здесь до самой смерти. – Что проку в сказках? – спрашивают они, пожимая плечами. – Не лучше ли пойти поискать воду? – И верно. Ведь в отличие от древних, нам обетованной земли никто не обещал. И значит, правы те, кто никуда не торопится и не смотрит с тоской на север, ожидая какого-то сомнительного освобождения, какого-то чудесного вмешательства, разрывающего горизонты и обращающего время вспять. Время продолжает течь здесь по-прежнему и горизонты так же незыблемы, как и тысячу лет назад. Разве пустыня имеет границы? – Жаль только некого спросить: откуда время от времени доносится эта тихая мелодия, навевающая нелепую уверенность, что лучше умереть в пути – не знающим оглядки и прямым, как стрела – чем оставаться здесь, плутая среди камней и натыкаясь на собственные следы?»

40. Меморандум Осии

То, что Осия носился с этой мыслью уже почти полгода, знали, конечно, многие. Она пришла к нему в голову после того, как выяснилось, что в конце Сивана клиника доктора Ворвика будет отмечать свое двадцатипятилетие. Когда Осия услышал об этом, глаза его странно вспыхнули и он поинтересовался, где сейчас можно найти Мозеса.

– Да кто его знает, – сказал Габриэль, открывая свою известную всей клинике коробку со сластями. – Где-то бегает, как всегда… Хочешь арабский леденец, Осик?