Мозг ценою в миллиард

Не торопясь, я перенес тяжесть тела на здоровую руку и перекинул ноги через край ванны. Встал я с трудом. Болели даже те мышцы, о существовании которых я раньше не подозревал. Ванная комната показалась мне еще более холодной и вонючей. Я подошел к капающему крану и сунул руку под холодную воду. Плеснул водой в лицо. К сожалению, это помогает лишь в шпионских фильмах. На деле мне стало только хуже от подобной терапии. Рука болела по-прежнему, но к этому прибавился озноб. Я окончательно промерз. Кран я завернул до упора, но из него все равно капало. Я доковылял до раковин и посмотрелся в зеркальце. Вопреки всем ожиданиям, я был разочарован. Так всегда бывает, когда вам вырвали зуб без наркоза или избили до полусмерти. Испытываемые боль и страдания никак не соизмеримы со слегка изменившимся внешним видом. Ну, распухли губы и уши, болит рука, под глазом синяк да несколько ссадин — это еще не самые убедительные доказательства моего сотрудничества со свободными русскими предпринимателями и свидания с советской кавалерией.

На самом деле мне казалось, что я умираю. Все болело. Я был испуган. А главное, меня беспокоил значительный провал в памяти. Уставившись на свое отражение, я гадал, как оказался здесь и почему. Я не мог восстановить ни одной подробности предыдущих событий. Это вызывало тревогу. В голову приходили невероятные предположения. А вдруг все это подстроил Харви? Сговорился со Штоком и выдал меня с потрохами. Наверное, Сигне рассказала ему, что мы с ней занимались любовью. Рассказ об этом доставил бы ей огромное удовольствие. Поверил бы ей Ньюбегин? Несомненно. А может быть, меня предал Лондон? Такое уже бывало, значит, могло повториться. Кто отвечал за это? Ответственность за провал возлагается на того, кто провалился. Но если моя миссия должна была закончиться в этой вонючей уборной, я хотел знать, так ли это? Меня снова передернуло от боли и холода, и я потянулся к крану горячей воды. Но воду не включил. Раковина была забрызгана свежей, еще не потемневшей кровью. Грязное полотенце для рук тоже было покрыто пятнами крови. Еще три овальных пятна краснели на полу. Я уставился на забрызганную кровью стену. Пятна рябили и расплывались в моих глазах. Кровь только цветом напоминает кетчуп.

Меня затошнило, но не вырвало. Меня трясло. Я испытал психический шок. Известно, что это лучший способ привести человека в нужное для допроса состояние. Мог ли я не испытать шока, очнувшись заваленный трупами, в окровавленном помещении. Держись, приказал я себе, но меня все равно знобило. В коридоре послышались отрывистые слова команды и краткие ответы типа «да» или «нет». С грохотом распахнулась дверь.

На пороге стоял полковник Шток. Он был без рубашки, огромная волосатая фигура, собранная из стальных мускулов, с плечами, иссеченными шрамами. К щеке он прижимал здоровенный кусок ваты.

— Приходится останавливать кровь, — сказал он. — Всегда режусь во время бритья. Иногда я думаю, что пора переходить на безопасную бритву. Такой брился мой отец.

Шток приблизился к зеркалу и оскалился, продемонстрировав крупные зубы.

— Зубы мне удалось сохранить, — сказал он, потрогав передние резцы. — Я знаю хорошего человека. Отличный дантист. Лучше иметь дело с частником: государственные зубные врачи никуда не годятся.

На подбородке Штока снова выступила кровь.

— Частные врачи всегда внимательны к пациенту…

Казалось, Шток разговаривает со своим расцарапанным отражением в зеркале. Я не стал вмешиваться в их разговор. Он прикладывал маленькие кусочки ваты к порезам на кровоточащем лице.

— «Родина слышит, родина знает…» — напевал он басом слова известной патриотической песни.

Ему наконец удалось остановить кровь. Убедившись в этом, он повернулся ко мне.

— Итак, вы не послушались моего совета.

Я ничего не ответил, и Шток посмотрел на меня сверху вниз.

— «Зверек проворный, юркий, гладкий, куда бежишь ты без оглядки, зачем дрожишь, как в лихорадке, за жизнь свою?» — продекламировал он с великолепным шотландским произношением.

— Роберт Бернс, — объявил Шток. — «Полевой мыши».

Я хранил молчание, спокойно глядя на Штока.

— Вы так и будете молчать? — спросил он.

— «В тебе я славлю командира всех пудингов горячих мира»[5], — процитировал я. Потом тоже объявил: — Роберт Бернс. «Ода Хаггинсу».

Шток повторил название стихотворения и так громко рассмеялся, что треснувшая плитка чудом удержалась на стенах ванной.

— «Ода Хаггинсу», — с восторгом произнес он, и глаза его подозрительно увлажнились. Он продолжал смеяться, повторяя «Ода Хаггинсу», «Ода Хаггинсу», пока не появилась охрана. Меня отвели вниз и заперли в подвале.