Мозг ценою в миллиард

В конце длинного коридора с пыльными стеклянными перегородками, сквозь которые можно разглядеть медовые соты советских бюрократов, находился временный кабинет полковника Штока. Стеклянную панель одной из дверей украшала табличка с выпуклыми буквами — ОТДЕЛ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ Несколько букв отлетело, но их аккуратно подписали краской. В кабинете стояли небольшие письменные столы и огромный ящик с диаграммами и чертежами, на котором висело объявление с просьбой гасить свет, а рядом с ним плакат с изображением двух мужчин. Мужчины с каменными лицами демонстрировали приемы искусственного дыхания. Дальше находилась маленькая комнатка, отгороженная стеклянной перегородкой, чтобы начальство могло наблюдать за подчиненными. В этой комнатке расположился Шток. Он разговаривал по телефону, напоминающему бутафорский телефон из фильма «Молодой мистер Эдисон».

Одежда моя была высушена и отутюжена. Белье пропахло едким хозяйственным мылом, запах которого в той же степени свойственен России, как запах «Галуа» и чеснока — Франции. Я сидел в небольшом мягком кресле. Жесткая одежда давила на синяки и ссадины, пульсирующая боль терзала руку от пальцев до плеча.

Шток опустил трубку. На нем была чистая отглаженная форма, латунные пуговицы сверкали. Сквозь тонкие занавески за его спиной проглядывало темнеющее небо. Должно быть, я долго оставался без сознания. Конвоиры, доставив меня в кабинет, отдали честь. Шток придвинул к себе стул и закинул на него ноги в больших начищенных до блеска сапогах. Он раскурил сигару и перебросил мне спички и сигарницу. Охранники с удивлением наблюдали за этим.

— Спасибо, товарищи, — сказал Шток.

— Служим Советскому Союзу, товарищ полковник, — отчеканили конвоиры и удалились.

— Курите, — сказал Шток, — что вы ее нюхаете?

— Если позволите, — ответил я, — я проделаю и то и другое.

— Это первоклассные сигары, — заметил Шток. — Кубинские.

Минут пять мы обдавали друг друга клубами сигарного дыма, пока Шток не откинулся на спинку стула и не отвел руку с сигарой в сторону.

— Ленин не курил, — сказал наконец полковник, — у него в кабинете никогда не было мягкого кресла, он ненавидел цветы, любил только самую простую пищу, любил читать Тургенева, а его часы всегда отставали на пятнадцать минут. Я не такой. Я люблю все, что растет из земли. Первое, чем я обзавожусь в новом кабинете, это мягким креслом для себя и еще одним — для посетителей. Мне нравится изысканная пища в тех редких случаях, когда появляется возможность хорошо поесть. Я не очень люблю Тургенева — мне кажется, что смерть Базарова в «Отцах и детях» неубедительна. Наконец мои часы всегда спешат на пятнадцать минут. Что касается курения, бывают ночи, когда сигара заменяет мне все — друзей, огонь, еду. В моей жизни было много таких ночей.

Я курил и кивал в ответ, наблюдая за ним. Маленькие кусочки ваты все еще были прилеплены к его выбритому до блеска подбородку. Полковник смотрел на меня потемневшими от возраста и усталости глазами.

— Восхитительные у вас друзья, — не без иронии заметил он, — веселые, темпераментные, преданные идее свободного предпринимательства.

Он улыбнулся. Я пожал плечами. Что, мол, тут поделаешь?

— Они пытались убить вас, — неожиданно жестко сказал Шток. — Их было пятнадцать человек. Десятерых мы арестовали, включая тех двоих, которые умерли. Но почему они пытались убить вас? Вы что, спутались с чьей-нибудь подружкой?

— Они вам этого не сказали? А я думал, что вы допрашивали их всю ночь.

— Я действительно допрашивал их и знаю, почему они пытались вас убить. Однако мне хотелось бы выяснить, знаете ли вы сами, в чем дело.

— Всегда рад выслушать чужое мнение.

— Ваш старый друг Ньюбегин решил таким образом убрать вас со своей дороги.

— Но почему?

— Он счел, что вы подосланы шпионить за ним, а он этого не любит.

— Вы сами-то этому верите?

— Допросы, которые я веду, — сказал Шток, — заканчиваются только тогда, когда я узнаю правду.

Он открыл коричневую папку, молча просмотрел ее содержимое, затем захлопнул.

— Дрянь, — спокойно сказал он. — Люди, которых я вчера задержал, — дрянь.

— Что это значит — «дрянь»?

— Это значит, что они — антиобщественные элементы. Преступники. Нет, не политические преступники. Просто дрянные людишки.

В дверь постучали, и вошел молодой офицер, судя по знакам отличия — гвардии майор. Он обратился к Штоку по званию: насколько мне известно, это свидетельствует о дружеских отношениях между офицерами Советской армии. Он положил на стол полковнику папку с бумагами, а затем зашептал ему что-то на ухо. Выражение лица Штока не изменилось, но мне показалось, что далось ему это нелегко. Наконец Шток кивнул головой, и офицер отступил от стола.

Шток раскрыл принесенную папку, пролистал бумаги и расписался в углах восьми страниц. Затем достал из папки еще шесть страниц, просмотрел и тоже подписал. Он тихо комментировал сообщения, которые привлекали его внимание.

— Десять человек арестованы, — он неторопливо переворачивал страницы, — и мы имеем тридцать пять страниц протоколов допроса и тринадцать виз от различных милицейских чинов.