Можайский — 3: Саевич и другие

— «Сударь?! Сударь?» — завопил еще пуще генерал. — «Ты как ко мне обращаешься, скотина?!» Барон пожал своими атлетическими плечами и, вновь повернувшись ко мне, спросил:

«Надеюсь, вы не подумали всерьез, что я стану боксировать с выжившим из ума стариком?»

— Да нет, конечно, — ответил я. — Просто к слову пришлось!

И тут, обрывая Саевича почти на полуслове, оглушительно и одновременно захохотали Чулицкий и Сергей Ильич:

— Так вот кто это был! — захлебываясь смехом, выдавил из себя Чулицкий. — А мы два месяца искали!

— Ха-ха-ха! — надрывался Инихов.

— Да что такое? — Кирилов, едва успокоившийся, вновь вскочил с кресла. — Что вы ржете, как лошади по тревоге?!

Михаил Фролович, одной рукой тянясь за платком, замахал на полковника другой:

— Это просто анекдот… но позвольте… минутку…

Насилу перестав смеяться и утерев глаза, Чулицкий пустился в пояснения:

— Только представьте себе: однажды вызывают нас — одновременно меня и Сергея Ильича — туда, — наш главный сыщик ткнул пальцем в потолок. — Кровь из носу, — приказывают нам, — найти и привлечь шестерых негодяев, осмелившихся напасть на генерал-лейтенанта N: на глазах у сотни свидетелей, в людный вечер, на Каменноостровском проспекте! Недопустимо, чтобы прославленный воин остался с неотмщенной законом обидой! Стали мы — вы понимаете — проводить расследование: а куда деваться, если приказ исходит с самого верха? Дел-то у нас и без того по горло, людей — нехватка острая, а тут на тебе: никого не убили, не ограбили… но будь любезен — найди и повяжи! Первым делом, мы постарались отыскать свидетелей нападения, для чего встретились с самим генералом и попытались его опросить: вдруг какие-нибудь детали его высокопревосходительство заметили и запомнили? Но не тут-то было: его высокопревосходительство юлил, крутился и вертелся, словно уж на сковородке! Добиться от него чего-нибудь внятного не получалось: даже впечатление такое начинало складываться, что темнил — и ох, неспроста темнил! — этот прославленный воин! И все же, кое-какую зацепку он, сам того не понимая, нам дал. Совсем уж разойдясь в пространных речах, он брякнул что-то об «Аквариуме», и мы за это ухватились: «Аквариум» и Каменноостровский — указания точные.

Чулицкий подмигнул Инихову, а тот широко улыбнулся в ответ.

— Явились мы в «Аквариум». Так, мол, и так, на генерала напротив ротонды[30] напали, жестоко избили, едва ли не ограбили, морально надругались… видели что-нибудь? Знаете? Слышали? Уточняющий вопрос — когда именно? — заставил нас полюбопытствовать: а что, напротив ресторана постоянно генералов морально насилуют? Обслуга, однако, юмор не оценила; впрочем, мы и сами-то шутили сквозь зубы!

«Нет, ваше высокородие: Бог миловал. Каждый день на генералов не нападают. А вот вечером третьего дня случай один приключился. Двое…»

— Как вы сказали? Двое?

«Да: один — элегантный такой, и второй — ну, сущий оборванец!»

— Мы с Сергеем Ильичом переглянулись: вот тебе на! Не шестеро, стало быть, а только двое? Ах, генерал, генерал… Или, возможно, речь о каком-то другом случае? Но ведь странно: и вечер тот же, и место то же. Нет, вряд ли — простое совпадение!

«Эти двое через проспект переходили и едва под коляску генерала N не угодили…»

— Генерала N? — воскликнул я. — Так вы его знаете?

«А как же, — ответил человек. — Он у нас частенько бывает. Но в тот вечер просто мимо проезжал».

— А те двое?

«Ну…»

— Человек замялся. Я пригрозил ему всеми небесными карами, если он не развяжет язык: ведь видно было, что он узнал молодчиков! Но угрозы не помогли. Тогда Сергей Ильич попробовал подступиться с лаской, но и ласковое обращение ничего не дало. «Да что же ты, мерзавец! — не сдержавшись, закричал я. — За нос водить нас вздумал? Ну так я тебе твой собственный нос живо укорочу!» И — хлоп его ладошкой по…

Тут Михаил Фролович употребил определение человеческого носа, которое в сильно смягченном виде звучит вот так: е******к. Вы понимаете, дорогой читатель, что если уж цензуре подвергается и это определение, то нет никакого смысла заполнять многоточие тем, другим — данным начальником Сыскной полиции!

— Поднялась суматоха. Забегали всякие-разные: кто мокрое полотенце молчуну подавал, кто — ванночку со льдом. В одну минуту нарядный — с богатым набивным узором — пластрон молчуна, сорочка, жилет превратились в непотребное зрелище, начав напоминать одежду мясника на бойне. Разве что фартука кожаного не хватало!

«Вы за это ответите! — держась за разбитый нос, начал угрожать несмышленыш. — Я жаловаться буду!»

— Вы представляете, господа? Он жаловаться будет! И на кого? — Чулицкий хохотнул. — На представителей самого! Понятно, что это нытье вперемежку с угрозами разозлило меня еще больше. Я схватил полоумного за отвороты фрака, оторвал его от земли…

Михаил Фролович мог. Силушкой Бог его не обидел, а природная вспыльчивость, как водится, удесятеряла ее!

— …и, прижав спиной к стенке, заорал ему прямо в его воровато-обиженное лицо: «Молчать! Жаловаться будешь надзирателю на каторге! А до тех пор я тебя в фарш превращу!»