Можайский — 3: Саевич и другие

«Вот и славно, — резюмировал он. — С Трояновым я договорюсь, а моя знакомая — сестра милосердия — не откажет нам в наблюдении за должным порядком».

— Порядком? Каким еще порядком? — вот это уже меня удивило. Но барон тут же пояснил:

«Ну, как же, Григорий Александрович! Во-первых, покойницкая Обуховской больницы — совсем не такое безопасное место, как можно подумать. С телами нужно держать ухо востро, ведь не все из умерших покинули нашу юдоль из-за каких-нибудь пустяков вроде раздавленной грудной клетки или ножевого ранения. Есть и такие, кто умер от прилипчивых болезней. Знаете ли вы, что только в минувшем году и только от кори в нашей лучшей из столиц умерло более четырех тысяч человек?»

— Но помилуйте! — изумленно воскликнул я. — Корью болеют дети, а в Обуховской больнице нет детского отделения!

«Заблуждаетесь, Григорий Александрович, заблуждаетесь! — барон убрал со своего лица улыбку и теперь смотрел на меня с пугавшей серьезностью. — Корью болеют и взрослые, причем заболевание протекает настолько тяжело, что заразившиеся взрослые умирают даже чаще, чем дети!»

— Я вздрогнул: неужели это было правдой[132]?

«Или тиф. Более трех тысяч смертей в минувшем году!»

— Боже мой!

«Да. А ведь есть еще дифтерия: три тысячи двести умерших».

— Какой ужас!

«Оспа, наконец. Натуральная. — Барон не сводил с меня глаз. — Без малого полтысячи».

— Вы специально меня пугаете?

«Нет, что вы! — Барон покачал головой. — Всего лишь иллюстрирую то, что больничный морг — не всегда умиротворенное место. Рассказываю, почему, собственно, в нем необходимо соблюдать предельную осторожность. И почему сестра милосердия, знающая техники безопасности и умеющая обращаться с заразными людьми, может пригодиться и в покойницкой!»

— Но ведь нас предупредят, какие тела опасны, а какие — нет?

«Конечно. Но… сами понимаете: всякое бывает. Кто-то что-то напутает. Кто-то за чем-то не уследит. Кто-то просто небрежно отнесется к своим обязанностям…»

— Хорошо, хорошо! Вы меня убедили!

«Но главное даже не в этом». — Барон замолчал, глядя на меня с вновь появившемся в его взгляде сомнением.

— Не в этом? А в чем же?

Барон явно колебался и явно не знал, как быть. Это меня насторожило, и я потребовал говорить прямо.

«Видите ли, — начал он с осторожностью, — не всякая смерть привлекательна для художника. Ведь вы согласны со мной?»

— Допустим.

«Художественный замысел, — продолжил он, — не всегда сочетается с натурой… тривиальной».

— Безусловно.

«А что может быть тривиальнее безмятежного трупа?»

— Безмятежного трупа? — я, признаюсь, понял не сразу. — Что значит — безмятежного?

«Умершего, допустим, от пневмонии. Чем тело такого человека примечательно? Да ничем!»

— Я понял и крепко задумался. По всему выходило, что барон был прав. Много ли смысла в занятиях, как он выразился, с безмятежными трупами? Нет: я мог, разумеется, и в работе с ними попробовать воплотить — уж извините за невольный каламбур — те или иные идеи, но уж очень это ограничивало полет фантазии!

Чулицкий поморщился. Кирилов кашлянул. Я тоже припомнил омерзительные фотокарточки и слегка побледнел. Саевич, между тем, продолжал:

— Да! Барон удивительно точно уловил саму суть, а ведь мне соображения такого рода и в голову не пришли! Странное дело: сапожник с успехом взялся за кисть, а художник так и не научился тачать сапоги!

«Вижу, — барон прервал мои размышления, — вы согласны со мной?»

— Пожалуй.

«Но что-то вас все же тревожит?»

— Да. Насколько я понимаю, вы предлагаете — соблюдая, конечно, всяческую осторожность — работать с телами умерших от заразных болезней. Но…

«Нет-нет! — барон в отрицающем жесте помахал рукой. — Вы поняли меня не совсем правильно. Заразные болезни — возможный риск, так как — бывает — они иногда сопровождают совсем иные причины основного недуга».

— То есть?

«Вот вам пример из жизни. Пил человек запойно — неделю не расставался с бутылкой. А на восьмой день встал из-за стола и пошел гулять: на голову трезвую, но с тяжкого похмелья. На Египетском мосту его настигла горячка. В безумии он начал карабкаться по цепи[133], не удержался и упал, да так неловко, что очень сильно расшибся. Доставили его в Обуховскую. Там бедолаге отняли ногу. Подлатали грудь. Что-то сделали с разбитой головой. Но все напрасно: на третий день произошло заражение крови…»

— Но заражение крови не передается другим!

«Да ведь и вы меня не дослушали!»

— Прошу прощения.

«На третий день произошло заражение крови, — повторил барон, — что уже само по себе было достаточно скверно и угрожало смертью, но худшее случилось еще через день: появились симптомы холеры».

— Да полноте! — Это уже было слишком. — Холеры? В Обуховской больнице?

«Именно! — Барон не шутил. — Холеры. В Обуховской больнице. К счастью, меры были приняты срочные, очаг подавлен, этот человек изолирован. Но — вы ведь догадываетесь? — он…»

— Умер?

«Разумеется».

— Мы помолчали: барон многозначительно, я — задумчиво.

«Вот вам пример, — наконец, нарушил молчание барон, — трупа отнюдь не безмятежного, не умиротворенного, если можно так выразиться».