Можайский — 5: Кирилов и другие

По всему выходило, что налицо — сначала злой умысел, а потом — несчастный случай. Сначала Можайский нарочно сунул бутылку в камин, а потом поручик вы — сам не понимая, что творит — выплеснул на пламя таз воды. Но… позвольте: а как же я? Ведь всё происходило ровнехонько на моих глазах! Выходит, устраниться от ответственности я тоже не могу? Выходит, не вмешайся Сергей Ильич, плакала бы моя страховка? А что там говорил Можайский насчет приходящей прислуги? Что он имел в виду? Уж не то ли, что, во-первых, она, прислуга эта, может сотворить любое бедствие — намеренно или по невнимательности: неважно, — и что ее, прислуги, действия не снимают ответственность с нанимателя? Ведь между служащим и работодателем заключен договор взаимного доверия! А значит, работодатель полностью разделяет ответственность за все, что натворит прислуга даже в его отсутствие!

— Ну, Сушкин, — поинтересовался Митрофан Андреевич, — придумали что-нибудь?

— Вы хотите сказать, что в этом пожаре был бы — в конечном итоге — виновен я?

— Разве не так?

— Получается, так: вы — мои гости, я за вас отвечаю.

— Плакала бы страховка?

— Очевидно.

— Несмотря на то, что осознанной вины ни в каких из ваших поступков не было?

— Да.

— Вот видите!

Я был вынужден согласиться:

— Действительно просто.

— Так же, как вы теперь понимаете, и в случае с аферами Кальберга.

— Понимаю!

Мы, оставив мокрую, но, тем не менее, местами прогоревшую скатерть валяться как была, отошли от камина. Митрофан Андреевич налил мне водки, налил и себе. Мы выпили, и еще вопрос, кто в этой водке нуждался больше: я или он. С одной стороны, я натерпелся страха, но с другой, что может быть ужасней для пожарного, чем соучастие в поджоге?

В общем, мы выпили, а там уже и беседа вернулась в нормальное русло. Временами даже слышались шутки — преимущественно в адрес нашего юного друга, невольно чуть было не спалившего дом. Затем, когда общее напряжение рассеялось окончательно, разговор снова стал деловым, и мне опять пришлось браться за карандаш: нужно было записывать!

— К убийствам, — рассказывал Митрофан Андреевич, — Бочарова подвели не сразу, но все же подвели. Правда, сам он в них — непосредственно — участия не принимал: обязанности у него были другими. Но он о них знал, да и не мог не знать: с определенного времени все пожары, в которых он был задействован Кальбергом, были связаны с гибелью людей.

— Но разве мы не установили, — поручик, — что на самом деле в пожарах никто не погиб?

— Мы достоверно установили один такой случай, — Митрофан Андреевич, — и по аналогии распространили его на все остальные. Но даже если это и верно, вы явно забыли: в каждом пожаре находили трупы!

— Но, может быть, это так же, как и с Некрасовым-старшим? Умерший больничный пациент?

— Возможно.

— Но тогда…

— Но тогда, — перебил Митрофан Андреевич, — мы все равно имеем десятки трупов: тех несчастных, которых отравили смертельным уколом!

— Ах, черт!

— Вот именно.

Митрофан Андреевич выдержал паузу. Новых возражений ни от кого не последовало, и тогда он продолжил:

— Бочаров сделался полноправным членом шайки и к тому же — не последним в ней. Малый он был чрезвычайно смышленый, имел какое-никакое образование, в армии поднабрался манер и обтесался… в общем, настоящий был gentleman, как сказали бы наши друзья-англичане: если, разумеется, поближе не присматриваться! И это его «джентльменство», эта его осанистость, эта его выправка — всё это здорово ему помогало в выполнении возложенных на него обязанностей. Очень быстро он приобрел такой авторитет, что все остальные входившие в банду пожарные добровольно встали под его начало: вроде бы де юре и равные ему, а де факто — нет. Так и получилось, что даже сам Кальберг и сам Молжанинов оказались вынуждены считаться с ним. А это означало ни много — ни мало: огромные отчисления с прибыли. По сути, повторю, Бочаров в достаточно короткое время стал едва ли не полноправным вожаком: почти таким же, какими — до своей ссоры — были Кальберг и Молжанинов!

Можайский:

— Что-то не сходится, Митрофан Андреевич!

— Что именно?

— Вы говорите об огромных доходах, которые якобы имел Бочаров, но нам достоверно известно, что его сестра — эта самая Анастасия — отдала в эмеритальную кассу только семь тысяч рублей, причем эти семь тысяч составляли всё полученное ею наследство! Конечно, для нижнего чина пожарной команды и семь тысяч — деньги немалые, но для почти атамана преступной шайки? Нет, Митрофан Андреевич, что-то здесь не так!

Полковник выслушал Можайского и тут же — не смутившись и не задумавшись — ответил. Вероятно, он точно знал, о чем говорил:

— Всё верно, Юрий Михайлович. В кассу Анастасия внесла семь тысяч рублей, и ровно столько же составляло официальное наследство Бочарова. Но помимо официальной, так сказать, части, была и часть неофициальная. И не семь тысяч, а… вы крепко стоите на ногах?

— Говорите, я постараюсь не упасть!

— Двести с лишком тысяч.

Можайский был предупрежден, но его хвастливое заявление о крепости ног ему не помогло:

— Сколько? — воскликнул он и ухватился за спинку стула.