Можайский — 6: Гесс и другие (СИ)

«Верно: Васильевич!» — Зволянский поднялся и встал во весь рост. — «У него еще какое-то странное прозвище было… Цезарь?»

«Брут».

«Ну да, конечно! — фарс продолжался. — Брут!»

«Сергей Эрастович!»

«Да, Вадим Арнольдович?»

«К чему всё это?»

«О чем это вы?»

«Да ведь мы же оба знаем…»

Зволянский круто повернулся к Молжанинову:

« Знаем?» — спросил он с непередаваемой, но, как мне показалось, грозной акцентуацией. — «Что знаем?»

По видимости вопрос был обращен ко мне, но на деле — к Молжанинову, и Молжанинов, разумеется, поспешил на него ответить:

«Помилуйте, Сергей Эрастович! Я в такой же растерянности, как и вы!»

«Ах, вот как!» — Зволянский вновь повернулся ко мне. — «Не понимаю вас, Вадим Арнольдович: о чем вы говорите?»

«Я, — мой голос задрожал, но я постарался взять себя в руки, — говорю… — пауза, — что вы, Сергей Эрастович, зачем-то принимаете меня за дурачка!»

Решительно очерченные брови Зволянского выгнулись еще более решительной дугой:

«Вам плохо, Вадим Арнольдович? Вижу, Можайский совсем вас загонял… вот что, мой дорогой, давайте поступим так: прямо сейчас вы отправитесь в участок…»

«Вы хотите избавиться от меня?»

Зволянский — другого слова не подберешь! — вперился в меня своим взглядом и вдруг — и снова лишь на мгновение! — во взгляде этом опять промелькнуло сожаление. Даже, сказал бы я, смесь сожаления и смущения: Сергей Эрастович явно стыдился того, что вынужден был делать!

«Вадим Арнольдович, — четко, но не грубо произнес он. — Я понимаю: дело, по которому вы ведете следствие, важно чрезвычайно. Настолько важно, что и слов-то подходящих нет на то, чтобы ими это дело описать. И важность эта давит на вас, заставляет вас говорить и поступать… необдуманно. И все же: постарайтесь понять».

Зволянский так и сказал: «постарайтесь понять» — без уточнений того, что именно я должен был постараться понять. Но я его понял и сам немного устыдился: нелепо ведь думать, что директор Департамента полиции только из вредности характера станет разыгрывать комедию перед младшим чиновником! Раз уж Зволянский вел себя именно так, значит, у него на это были особые причины. Уважительные, а не склочные. Расчетливые, а не мелочные.

Я, повторю, устыдился:

«Прошу меня извинить, Сергей Эрастович», — не без смущения пробормотал я и засобирался прочь.

«Пустяки!» — немедленно отозвался Зволянский. В его глазах появилась улыбка.

«Я вам точно больше не нужен?»

«Совершенно».

Я пошел к двери, но, почти дойдя до нее, остановился: меня осенила новая мысль:

«Только один вопрос, Сергей Эрастович! Вы позволите?»

Я указал рукой на Молжанинова, показывая, что вопрос будет обращен к нему, а не к самому Сергею Эрастовичу.

Зволянский и Молжанинов обменяли быстрыми взглядами.

«Что за вопрос?»

«Фабрика. Почему сгорела фабрика?»

— Подождите! — Чулицкий. — Так вы узнали причину пожара?

— Да.

— Так что же вы нам головы морочили?

Гесс слегка пожал плечами:

— Нет, Михаил Фролович, не морочил. Просто не договаривал.

— Но почему? Мы тут предположения разные делали, а вы, оказывается, всё это время знали истинную причину!

Гесс вновь едва уловимо пожал плечами:

— Хотел дождаться своей очереди!

Чулицкий посмотрел на Вадима Арнольдовича с изумлением. И вдруг рассмеялся:

— Ну и педант! Можайский! Как только ты с ним работаешь?

Можайский тоже пожал плечами:

— Нормально работаю.

Гесс, ничуть не обидевшись на откровенный намек на его немецкость, просто спросил:

— Так мне говорить о причине пожара?

Чулицкий усмехнулся:

— Да уж, сделайте милость!

— Так вот, — продолжил тогда Гесс, — уже у двери меня осенила идея, и я, чтобы ее подтвердить или опровергнуть, решился задать вопрос.

«Почему сгорела фабрика?» — спросил я.

Зволянский наморщил лоб, соображая, противоречит каким-то его интересам или же нет, если на этот вопрос будет дан правдивый ответ. Молжанинов же широко ухмыльнулся и ответил даже лучше, чем если бы сказал это прямо:

«Долго же до вас доходило!»

«Так значит, это — правда?» — воскликнул тогда я. — «Заклады и распря с Кальбергом тут ни при чем?»

«Нет, конечно!»

«Господа!» — вмешался Зволянский. — «Что это за… беседа?»

«Да полно вам, Сергей Эрастович! — Молжанинов. — Уж в этом-то ничего секретного точно нет!»

«Но ваша репутация…»

«Да какая, к черту, репутация? Я в глазах Вадима Арнольдовича — убийца, мошенник и плут. Подумаешь — фабрика!»

«Тьфу ты!» — сплюнул тогда Зволянский. — «Ну, говорите уж!»

«Да вы же видите: Вадим Арнольдович и сам догадался!»

Зволянский посмотрел на меня из-под легкого прищура:

«Точно?» — спросил он.

«Полагаю, да», — ответил я.

«Ну?» — спросил он.

«Обычная месть: отцу и управляющему», — ответил я.

Зволянский улыбнулся:

«Да уж, Вадим Арнольдович! Эк вы его раскусили, мстительного нашего!»

Я тоже невольно улыбнулся. И знаете что, господа? Почему-то вдруг Молжанинов стал мне симпатичен! Это же надо: спалить собственную фабрику! Не из меркантильных каких-то соображений, а просто ради того, чтобы отомстить за несправедливые решения…

— Если, — Чулицкий, — каждый будет так мстить, Митрофану Андреевичу придется туго!