Может быть, найдется там десять?

Тем временем Вирга все дальше уходила от места, где еще совсем недавно находилось то, что должно было, по общепринятому мнению, служить ее крепостью – однако, как оказалось, не смогло выдержать даже первой осады. Шла все дальше, не думая, куда идет и зачем; шла ради того, чтобы идти, ничто другое сейчас не было в ее силах, а бездействие – она чувствовала – оказалось бы куда более мучительным. Двигалась, словно в трансе, не отдавая себе отчета в том, что направление, избранное ею – или избравшее ее, может быть? – вело не в относительно благонадежные городские кварталы (благонадежность была весьма условной, но все же хоть какая-то существовала, во всяком случае, у обитавших там людей сохранялось пусть слабое, но представление о нормах поведения, о людских отношениях), но, напротив, в те глухие районы, где даже в лучшие времена никаких правил не придерживались, а слово «закон» вряд ли вообще было там известно. Туда не заходили и не заезжали никакие полицейские патрули, потому что даже честный полицейский не враг самому себе и своей семье и понимает, что нет смысла соваться туда, где изменить что-либо к лучшему не в твоих силах, где твое вмешательство во что угодно неизменно вызовет такое противостояние, с которым ни в одиночку, ни вдвоем, ни даже большой командой не справишься. И где из любой темной подворотни, где сумерки стояли даже ясным днем, каждую секунду может вылететь и вонзиться в тебя заточка или фирменный нож, а то и веник иголок. Сколько стволов в этих местах было на руках у обитателей, никто не знал, понимали только, что – много, очень много. Вирге самой бывать там никогда не приходилось, потому что было бы делом глупым и безнадежным искать там клиентуру, и все, что ей об этих местах было известно, она почерпнула в рассказах Гера. То, например, что не так давно затеяли в этом районе какое-то большое строительство, что-то даже успели построить, но вдруг все прекратили, бросили совсем, и там от этого не лучше сделалось, а наоборот – вся шантрапа туда полезла, такой бомжатник устроили, что не дай Бог. Будь женщина в своем уме, она испугалась бы самой мысли идти в те места; однако, как уже сказано, вряд ли сейчас ее действия контролировались здравым смыслом или хотя бы какими-то инстинктами – самосохранения, например. Хотя в душе у Вирги возникло и осталось ощущение, что именно в таких местах могли искать укрытия шестеро, чьи тела сейчас, наверное, сгорели вместе с домом, но что-то ведь уцелело – то, что ушло, судя по их же тогдашним разговорам, нечто, что со временем должно было снова превратиться в них же; так что искать это неопределенное следовало именно там. Рассудок, правда, резонно возражал: ну, пусть они даже там, но, во-первых, как ты их найдешь, если они сделались невидимыми уже когда уходили, ты пройдешь рядом – и не увидишь, разве что они сами захотят тебя остановить. Только к чему ты им теперь, когда ничем помочь не можешь, сама нуждаешься во всякой помощи, а они, обладающие, как теперь ясно, способностями, какие не свойственны обыкновенным людям, наверняка заняты делами намного более серьезными, чем бабенка без царя в голове, да и вообще без головы, зато с другими частями тела, которые столь рьяно ублажала вот только что с первым захотевшим… Вот это как раз было следующей мыслью, какую Вирга четко осознавала: что вот за этот поступок, этот грех она и понесла наказание, лишившись сразу всего, что у нее было: дома, статуса, надежной опоры – Гера… А может быть, это еще и не было всем наказанием, а лишь его началом, и что-то сейчас вело ее или даже несло в дурные места для того, чтобы там заслуженная кара постигла ее во всей полноте… Вирга была религиозной лишь в той мере, что и большинство населения, для которого Бог сохраняется чаще всего как составная часть устойчивых словосочетаний типа «Слава Богу», «Господи Боже!» и им подобных. Так что в обычное время она о случившемся если и подумала бы, то уж, во всяком случае, при этом у нее не возникали бы мысли о грехе и воздаянии. А в том состоянии, в каком она пребывала сейчас, наоборот, только такое отношение к себе самой и было для нее естественным и неизбежным. Заставляло и обо всей уже прожитой части жизни задуматься: а такой ли она была, как следовало, и оправдывает ли ее, Виргу, то, что «все так живут»? Или нет?