Может быть, найдется там десять?

Пока текли слова, она попыталась оценить стоявшего напротив, в трех шагах. И удивилась: таких она еще ни разу в жизни не встречала. Потому что это был, пожалуй, старик, хотя определить его возраст Вирга бы при всем желании не смогла. В мире, где за сорок переваливали сотни, а люди на пятом десятке исчислялись самое большее единицами (а принадлежали они к тем социальным слоям, соприкасаться с которыми Вирге никогда не приходилось, да и всем ее согражданам и сопланетникам тоже, – к обладателям подлинного богатства и подлинной власти, которые, как и в любом другом мире, для народа были полностью анонимны), в этом мире представлений о более старших возрастах не существовало. И потому женщина, оглядев тонкую, но не сказать «стройную», скорее высохшую фигуру, высокую, сутулую, с безволосой головой (что свидетельствовало о крайней бедности, о последнем ее рубеже; на Альмезоте лысая голова считалась чем-то непристойным и даже позорным, и любой, у кого оставалось хоть немного сверх необходимого для еды, тратил эти деньги прежде всего на приведение в порядок своего черепа хотя бы при помощи паричка, а если средства позволяли, то и искусственного посева волос), – итак, оглядев старика, Вирга решила, что со стороны этого человека ей ничто не грозит. Оружия у него не было заметно, а без него она, пожалуй, справилась бы с ним и одной левой. И это позволило ей спокойно продолжить разговор.

– Помочь ему нельзя было и утром, и вчера, и неделю назад. Хотя умер он действительно только нынче, но шел к этому уверенно, – сказал старик.

– Почему? – Такой вопрос показался ей вполне естественным. – Ему же было не больше тридцати…

– Двадцать два, если тебе нужна точность. А почему? Да по той же причине, по какой умирают все: от жизни. Райская жизнь – дело быстротекущее. А мы все живем в раю, не так ли? Или ты не слушаешь проповеди самого омниарха?

У Вирги о рае, как и о проповедях, были лишь смутные представления, и она в ответ пробормотала:

– Не знаю. Может быть…

Странно, но от этого обмена немногими словами Вирга стала вдруг приходить в себя. Во всяком случае, такое ощущение у нее возникло. Может быть, именно общение было сейчас для нее нужнее всего, оно помогло бы вытеснить из головы те, другие мысли о своей вине, о падении… А кроме того, она вдруг почувствовала голод – признак, как известно, выздоровления. И она продолжила словами:

– А в райской жизни можно достать что-нибудь поесть?

Старик внимательно посмотрел на нее. Усмехнулся. Зубы у него, похоже, все на месте. И изо рта не пахнет. А это, кроме прочего, могло означать и то, что питается он не какими-нибудь отбросами или тухлятиной. – Интересно, – сказал старик. – Ночью в наших краях вдруг встречаю человека, милую женщину, которая интересуется не дозой и даже не деньгами, чтобы купить ее, а съестным. Ты что же… совсем не того?

– Ты о чем?

– О дури, понятно, о чем еще? Не употребляешь?

Вирга подумала немного, прежде чем ответить:

– Ну… нормально, как все люди вокруг: по праздникам, как говорится, понемногу и никогда – крутое, так… ну, травку, пудру…

– О! – сказал старик уважительно. – Это говорит о характере. Хочешь долго жить? По самое никуда?

– Хочу! – ответила она вызывающе, но тут же сникла и уже тоном ниже уточнила: – Хотела, во всяком случае. Еще нынче утром…

– Что же стряслось?

– А, – Вирга махнула рукой, – долго рассказывать. Да и ни к чему – только бередить… А ты вот, я вижу, весь свет пережил, да? Ладно, пойду я.

– Далеко ли?

– Не знаю, дед… Не думала, что деды еще бывают на свете.

– А туда, куда не знаешь, спешить никогда не следует. Особенно в эти часы: время ножей пошло, высовываться опасно. Но, понимаю, и тут, при покойнике, быть невесело. А потому приглашаю ко мне. Покормлю, хотя и не густо, и доночуешь хотя бы до света.

Вот этого ему, наверное, говорить не следовало: так в ней вспыхнуло вдруг возмущение вместе с гневом и презрением:

– Приютишь за натуру? И покормишь? Чтобы постельку тебе согреть?

Он не возмутился, однако, а засмеялся – и, похоже, искренне:

– Вот спасибо, милая, вот обрадовала – давным-давно мне таких комплиментов не делали, уж и не помню, сколько лет. Выходит, я, по-твоему, еще на такие дела способен? Эхе-хе… Да если бы ты мне за это целый мир обещала – увы, – он развел руками, – не смог бы. Ничто, девушка, не дается даром, долгий век – тоже. Так что этот твой страх – пустой.

– Ну… – Вирга и сама стала понимать, что зря, пожалуй, накинулась. – Так ты же не один, наверное, найдутся там охотники помоложе…

– Было нас двое еще утром, второй – вот лежит, ему этого уже не нужно.

– Такой ты, значит… Стоило ли столько лет жить, если уж и этого не осталось?

– Это – плата, за все приходится рассчитываться. Но тут ведь так: одно уходит, другое приходит, ради чего стоит еще потянуть.

– К тебе – что пришло?

– Любопытство. Хочу быть при конце света. Такой у меня к этому интерес!

– Ну, ты даешь! Это сколько же еще надо прожить?

– А самую малость. Он уже на пороге встал, полный конец.