«Может, я не доживу…»

Виктор медленно выпил пиво, поглядывая сквозь дым на своих, из госпиталя, – только он в гимнастерке был, да и по форме, и даже был у него привинчен орден Красной Звезды и медаль за Сталинград. А ребята были в халатах – байковых, синих.

И на костылях. И шумно они себя вели, что Виктору не нравилось, потому что за войну трепались, а он этого не любил, хотя ребят этих понимал. А было тогда Виктору 32 года, а ребятам этим и того меньше.

Вот из-за бочек пивных появился мальчишка, было ему лет десять.

Был на нем ватник, хотя весна, и ботинки солдатские, а у ватника рукава подвернуты были.

Виктор его и раньше видел, но сегодня, через дым и говор неразборчивый, увидел – мальчик номер свой готовил. Оглядываясь… Зрителей искал.

И запел, затанцевал:

Славное море, священный Байкал,
славный корабль, омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
молодцу плыть недалечко.

Долго я рабские цепи носил,
долго страдал я в горах Акатуя,
добрый товарищ бежать пособил,
ожил я, волю почуя.

Это было, конечно, вступлением…

Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,

Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет…

И тут он неожиданно выдал чечетку – взамен невеселых этих стихов. Виктор позвал его, не словом, так, рукой махнул – сядь, посиди.

И мальчишка сел, и дышал он легко – молодой еще, а лицо – голодное, глаза голодные блестят.

– Клава! – позвал Виктор. – Слышь, Клава…

– Вам чего? – спросила Клава. – Повторить?

– У тебя пожрать есть что-нибудь? – спросил Виктор. – Ну, сама знаешь…

Мальчишка ел неспешно, нежадно. Виктор на него смотрел.

– Ты где живешь? – спросил Виктор.

– Да здесь я живу, – сказал мальчишка. – Здесь…

– Зовут-то тебя как?

– Лешей.

– Ты… ешь, не разговаривай… Ешь…

– Ем я…

Когда они поели, Виктор позвал Клаву.

Клава подошла.

– Он у тебя за бочками ночует? – спросил Виктор. – За бочками? И пританцовывает тут?

– А куда его девать? – очень просто сказала Клава. – Он тут в тепле и сыт.

Леша внимательно, но сонно уже от еды смотрел и на Клаву, и на Виктора.

– Ну покажи, где ты, Леша, ночуешь, – сказал Виктор. – Покажи.

– А пожалуйста! – охотно сказал Леша. – А ради бога!

– Ну покажи, где живешь, – сказал Виктор. – В гости, что ли, пригласи.

– Дядя, не надо…

– Бочек стесняешься?..

– Нет…

– А чего?

– Да вы не беспокойтесь… Да вы не огорчайтесь… – Мальчишка доел. – И никто не узнает, где могилка моя…

– Стоп! – Виктор схватил его за рукав. – Поди.

Бочек во дворе было много. Дело весеннее, переночевать можно. Клава ушла, они остались двое. Леша и Виктор.

– Ты палку какую можешь достать? – спросил Виктор.

– А вам зачем?

– Ну достань палку. Раз уж ты тут живешь.

– Дядя, я палку достану, но мне тут жить.

– Тут… – сказал Виктор. – Тут…

Ломать, крушить – легче, чем строить.

Виктор взял лом и начал крушить эти бочки. Леша смеялся, садился на траву, на доски, а Виктор бил бочки ломом, одной рукой, поскольку другая была раненая и не работала.

А бочки летели. Обручи на них вздрагивали, летели они.

Он вывел его за руку из пивной. Парень не сопротивлялся.

– У меня будешь жить, – сказал Виктор.

– Это если я захочу…

– А я тебя и спрашивать не буду.

Он его и не спрашивал. Они поднялись вместе на гору, к госпиталю. Там была дырка в заборе. Виктор его подтолкнул к дырке этой.

Палата была пуста, уже вечерело. Койки были свободны. Один, переломанный, на вытяжении лежал. Остальные смылись, потому что в коридоре показывали кино.

Туда всех раненых, неходячих, на тележках свозили.

Показывали «Два бойца».

…Дети войны.

Она, война эта, останется и пребудет до конца дней, и дети ваши, не видевшие ничего, все равно вашими глазами будут смотреть на мир этот, мир – праздничный, зеленый, глазами остриженного наголо подростка около разрытой общей могилы, куда опустили маму его, братьев его, одногодков его…

Человек умер[20]

Доска объявлений.

К ней в беспорядке приколоты кусочки бумаги.

Кривые, дрожащие буквы…

Буквы укладываются в слова.

Верните будильник людям из общежития!

Потерял штаны в библиотеке. Не смешно.

Штаны – спортивные.

У кого есть совесть – передайте на 1-й актерский.

В самом низу – листок, вырванный из тетради. Он обрамлен неровной чернильной рамкой, вроде траурной. Делали ее от руки и второпях: