Можетбытие бытия

Он жив. Кряхтит, пока я помогаю ему выбраться из покорёженной машины, из-под подушки безопасности, в узкую щель, на которую приоткрылась дверь. Что-то вяло бормочет. Разбиты губы, из носа течёт кровь.

Я хватаю его за шиворот и, уткнув ему в щёку ствол, волоку к своей машине. Тычу его мордой в окно. Он зажмуривается, не хочет видеть мою убитую любовь.

— Смотри, блядь! — ору я ему по-русски, вдавливая ствол в щёку так, что у него, наверное, крошатся зубы.

Он понимает, что от него требуется — открывает помутневшие глаза, бросает взгляд на неё, тут же отводит.

— Смотри! — уже на местном.

— Я не виноват, — стонет он. — Я не виноват!

Бью его рукоятью по голове, отбрасываю на дорогу. Он валится, нелепо взбрыкнув ногами, ударяясь об асфальт затылком.

— Я не виноват, — хнычет, протягивая ко мне руку, силясь подняться. — Она выбежала на дорогу… Неожиданно… Я ничего не мог сделать… Я не виноват, поверьте.

На лоб ему спускается тонкая ниточка крови. Оттягиваю курок. Он кричит, неожиданно резво подскакивает и порывается бежать. Суматошно и нелепо, как голубь, запутавшийся под ногами.

В шесть шагов догоняю, хватаю за шиворот, отбрасываю к обочине. Он отступает, запинается, едва не падает. Рот кривится на мгновение, губы трясутся, глазки скачут по моему лицу, старательно избегая равнодушного взгляда револьвера. Он пытается что-то сказать, но из горла его вырывается только сдавленный всхлип. В следующую секунду ему, наверное, приходит мысль упасть на колени. Потому что он смотрит на асфальт и приседает, протягивая к нему руки.

— Нет, — говорю я.

— Что? — он с надеждой заглядывает мне в глаза.

Стреляю в лицо. Пуля попадает под левый глаз и выходит из шеи, так что грязи не очень много. Он таки успевает бухнуться на колени, прежде чем повалиться вперёд и ткнуться хомячьей мордой в асфальт.

С минуту стою над ним в прострации, гляжу на его подрагивающий мизинец и пытаюсь понять, хочу ли выстрелить в эту голову ещё пару раз. Потом поворачиваюсь и иду к машине.

Из поворота на Вейланд выруливает синяя полицейская машина. Начинает бодро двигаться в нашу сторону, но метров через двадцать нерешительно сбрасывает скорость и останавливается.

Не сразу понимаю, что полицейского смутил пистолет в моей руке, о котором я уже успел забыть. Я вижу этого паренька: совсем ещё молодой, плечистый, рыжеватый, а в лице — сомнение. Вижу как он подносит к губам микрофон.

— Пожалуйста, положите оружие на землю и отойдите от него на пять шагов, — усиливает мегафон его голос.

Отрицательно качаю головой, чуть убыстряю шаг.

Вот так шутку сыграла с парнем судьба! Надо же было оказаться в то самое время в том самом месте! Наверное, ехал сменяться с дежурства, а тут — на тебе. И, по молодости и неопытности, не может сейчас быстро сообразить, как следует действовать.

— Пожалуйста, сделайте как я сказал: положите оружие на землю и отойдите на пять шагов.

Я уже у машины. Берусь за ручку двери, поднимаю руку с револьвером, прицеливаюсь. Полицейский немедленно валится на пассажирское сиденье, исчезает за приборной доской. Но я и не собирался в него стрелять. Делаю несколько выстрелов по колёсам, сажусь за руль. Вижу, как он выпрыгивает из машины, дёргает из кобуры пистолет. За гулом мотора и визгом колёс я не слышу выстрелов. В зеркало заднего вида вижу, как он, присев на секунду у колеса, бросается к радиостанции.

Впереди, километрах в двадцати, — Гравинген. Наверняка в этом сонном городишке есть хоть одна полицейская машина. И она конечно отправится сейчас мне навстречу. Но мне не нужен Гравинген.

— Я убил его, — говорю ей. — А в полицейского я не стрелял, ты не думай. Парень тут ни при чём.

«Что собираешься делать теперь?» — спрашивает она.

— Ехать вперёд… Ты ведь любила меня?

«…ла».

— Почему же не сказала, когда всё кончилось?

«Я говорила. Но ты не хотел слышать».

— Потому что я был без ума от тебя! Без ума, понимаешь? А тебе просто надо было не торопиться, дать времени шанс всё исправить. Всё вернулось бы на круги своя. С каждым бывает.

«Я не хотела мучить тебя. Кто же знал, что всё так обернётся».

Вот знак поворота. Через триста метров съезд на гравийную дорогу, к пологому подъёму, к реке.

— Куда всё уходит? И почему?

«Не знаю. Да и так ли это важно?»

— Наверное, нет.

Колёса мягко шуршат по гравию. Гудит мотор, уверенно вознося нас выше и выше, на Гравингесхольм, с которого открывается такой чудесный вид на бегущую далеко внизу реку, не деревушку, прижавшуюся к правому берегу.

— Помнишь, однажды мы стояли над обрывом? — обращаюсь к ней. — У тебя тогда была депрессия, и я таскал тебя по всей провинции, показывая мои любимые места. Я сразу понял, что зря повёз тебя на Гравингесхольм, — сразу, едва только ты подошла к краю. У тебя были такие глаза… Я тогда многое про тебя понял. И я понял тогда по-настоящему, как ты мне дорога.

Впереди и слева, за спуском, поблёскивает водой Нисен — бежит себе между двух высоких берегов, под мост. Съезжаю с гравийки, направляясь на самую вершину.