Можно я побуду счастливой?

На коммунальной кухне у нас были свой стол и подвесная полка с крупами и подсолнечным маслом.

Мой первый суп выглядел так – мясо промыла, положила в воду, вскипятила и тут же… выключила. Интересно, а почему оно такое жесткое? Не прожевать! Звоню бабушке – она смеется. Я злюсь – ты что, не могла рассказать?

Ничего, не боги горшки обжигают – уже через полгода я варила борщи и пекла пироги. Мы купили малиновый шелковый абажур, и комнатка наша стала уютной и теплой. На стены повесили картины: муж-то – художник.

В нашем семейном доме часто бывали гости, и соседи, простая деревенская пара, переносили это стоически. Нас не пугали бытовые трудности – в молодости не обращаешь на это внимание. По утрам мы тяжело расставались – даже небольшая разлука нас огорчала. Я стояла у окна и махала мужу, спешащему на троллейбусную остановку. В глазах закипали слезы. Мы продолжали прежнюю жизнь – бегали на выставки, в музеи, театры, кино. Родители помогали нам, двум студентам.

Только горько плакала моя сестра – теперь в нашей комнате в родительском доме она осталась одна.

Иногда у нас не было денег даже на метро – помню, как возвращались откуда-то поздней ночью пешком. Шли по Комсомольскому проспекту и орали в голос песни. Было весело. В молодости часто бывает весело безо всяких причин. Через полтора года мы разъехались с соседями и получили отдельную квартиру на Рябиновой улице. Огромное счастье – своя квартира, где мы полноправные хозяева. Но достать по-прежнему нельзя ничего – ни мебель, ни телевизор – ничего. В Таллине, где мы бывали достаточно часто, купили финские шторы – у нас таких не было в помине – коричневое букле, густая сеточка, безо всяких там роз и пионов, коричневое ковровое покрытие – что-то типа ковролина без ворса – и керамику в тон. Там же заказали стенку – светлую, никаких завитушек и полировки – очень уютно. По выходным в новой квартире, как и в старой, собирались гости. Продуктов по-прежнему нет, на магазинных полках стерильная чистота: сок яблочный неосветленный, сок томатный, сливовый, березовый. Ужасные консервы. Толстенные серые макароны, распадающиеся в процессе варки, грязный рис, говяжьи кости – да и те не всегда. Выручает мама – подкидывает что-нибудь из заказов, например банку горбуши или лосося. Из него можно сделать салат: рис, пару яиц, майонез, если достанешь, – тоже большой дефицит. Стол собирали из того, что было, – практически из ничего. Свекла с майонезом, морковка с плавленым сырком и чесноком, банка заныканных шпрот – красота! Да, кстати, еще бренд того времени – салат из кальмаров. Кальмары в магазине были всегда – считались они тогда продуктом второго сорта, привычки к си-фуду не было. И, между прочим, креветки тоже в продаже были, правда, только в центральных гастрономах и в рыбных магазинах «Океан». Бутылка «Арбатского», водка «Пшеничная». К чаю – кекс из пакетика. Если с изюмом, вообще красота!

Первый муж мне достался с наследством – и наследством крупным – в виде собаки породы дог. Дог был мужеска полу и посему размеры имел устрашающие – не дог, а теленок, ей-богу! А нраву был легкого и трусости необычайной. Помню, когда в дом неожиданно заходили чужие, он забивался под диван. Ну, а собачку, как известно, нужно кормить. Вот только вопрос – чем? Собакам, как известно, полагается мясо. Желательно – сырое и желательно – мякоть. Кость так, для блезиру – на закуску, на сладкое. Но мяса в магазинах нет. Нет и рыбы, впрочем, у нас ведь не кот! Есть только вымя – простите – и мелкая рыбка под названием мойва. Когда ее ставили варить, квартира заполнялась невыносимой вонью. Варила я ее при открытом окне. Да и вымя, надо сказать, тоже со специфическим запашком. Туда же, в кастрюлю, полпачки геркулеса, риса-сечки или продела. Посмотришь – стошнит. Понюхаешь – вырвет. С утра на плите кастрюля, размером с ведро. А соседи нас ненавидят – шипят вслед, что мяса нет из-за нас – съела наша собачка все стратегические запасы мяса в стране. А народ голодает!

А бедный наш пес, вечно полуголодный, страдал желудком.

Не для голодной страны наша собака, смешной, лопоухий и добрый наш Грей.

И еще мне казалось, что волны ненависти и злобный шепот нам вслед он чуял. Понимал. Проходили мы мимо старушек подъездных, и наш трусоватый барбос поджимал уши и становился как будто поменьше. А однажды не выдержал – нервы, наверное, сдали. Как гаркнет на бабку! Как забрешет! От всей своей собачьей души.

Московская Олимпиада. Хорошо помню столицу в то время – чистота, пустота и магазины, полные дефицитных продуктов. Полупустые улицы, никакой давки, никакой толчеи. «Почистили» тогда город знатно. Ну мы и радовались пару недель.