Можно я побуду счастливой?

Однажды в августе мы поздним вечером приехали с дачи. Легли спать. Среди ночи я проснулась – чувствую, сейчас умру, если не съем чего-нибудь соленого. Нет, честно – умру! Как сомнамбула, на ощупь, пошла на кухню, открыла холодильник и – счастлив мой бог! – вижу, в самом углу стоит давно забытая двухлитровая банка соленых помидоров – мелких, зеленых, тверденьких. Такие продавались тогда в деревенских магазинчиках – плоды кооперации. Целая банка – спасение и счастье!

Муж застал меня сидящей на полу в ночной сорочке. Я рукой – очень сосредоточенно – выуживала помидоры из банки. По рукам текло, по шее текло, ночнушка мокрая, ну а я – счастливая! Банку выела подчистую, до дна. Пошла под душ и рухнула в постель с чувством глубокого удовлетворения. Так хорошо мне давно не было!

Дошло только утром – беременна.

Во время беременности случилась беда – я попала в больницу. Мне сделали операцию, но ребенка удалось спасти, сохранить. Всегда буду помнить доктора Марию Наумовну, которая подарила мне счастье материнства. Если бы не она, не было бы моего мальчика.

Родильный дом в те времена – великое и тяжелое испытание и потрясение. Потрясение, оставшееся на всю жизнь. При этом рожала я «по блату», по договоренности, в очень хорошем роддоме в центре Москвы.

Приехала днем, когда начались схватки. К вечеру не разродилась – в нашей семье все рожают долго и тяжело. На ночь укололи снотворное – всем хочется спать, что, акушерки – не люди? Провалилась в сон сквозь адскую боль. Рядом стонала грузинская женщина, требующая боржоми – ни больше ни меньше! Это меня развеселило и хоть чуть-чуть отвлекло – у «милых» акушерок и стакана воды из крана не допросишься.

– А шампанского не желаете? – спрашивает взбесившаяся акушерка. – Сладкого, полусладкого?

– Нет, – качает головой наивная грузинка. – Шампанского не хочу. У меня же изжога, – терпеливо объясняет она, – мне нужно боржоми!

Утром появилась заведующая отделением, с которой, по всей видимости, уже успела поговорить моя мама.

– Срочно в родилку, – приказывает она, – воды давно отошли.

К полудню я родила, подробности опустим. Говорят, физическая боль забывается быстро. Не знаю. Ту боль я буду помнить всегда. Хотя соглашусь – душевная, а она мне, увы, тоже знакома – гораздо сильнее. И страшнее. Но сыночек мой лежит у меня на груди, и нет больше счастья! Нет и не может быть. Он главный человек в моей жизни – главнее не будет. Мой верный дружок навсегда.

В коридоре, куда нас вывезли после родилки, мы, голые, долго мерзли под тонкими одеялами и ждали места в палатах. Очень дуло из огромных окон – стояла середина апреля, весна припозднилась, еще лежало полно снега. Дрожа, мы пролежали до вечера. Хотелось пить, есть, очень хотелось горячего чаю. Такие вот скромные у нас были желания. Но неисполнимые – волшебников рядом не было! Про нас все забыли – лежат и лежат. Подумаешь – замерзли и проголодались. Не барыни.

Рядом – каталка с молодой женщиной. Я заметила очень несчастные и встревоженные, полные слез глаза. Она прошептала:

– Давай поменяемся!

– Что? Чем, не поняла?

– Детьми, – объяснила она. – Ты же хотела девочку?

Все просто: у меня мальчик, у нее девочка. Родила от любовника. Дочка у него уже есть, а мальчика нет, такая вот неприятность! Дал слово: будет мальчик – женюсь! Очень хочет наследника.

Я покрутила пальцем у виска:

– Свихнулась?

И соседка моя начала реветь в голос.

Мы оказались в одной палате. Девочка эта, Таня Кошкина, из Рязанской области, города Сухиничи. Детки наши родились в один день – до сих пор мы «поздравляемся» с днем рождения. Любовник стал мужем, родили долгожданного сына, живут в Германии, в собственном доме. У Танечки роскошный сад, полный цветов. Все хорошо. Олечка, ее дочка, балерина – танцует в театре.

А до того у моей новой знакомой была жуткая жизнь в Москве – делила с подружкой комнатку восемь метров в общежитии ткацкой фабрики. Та помогала – сидела с маленькой Олечкой. Танюшка работала на фабрике, ясли при ней. Нищета, болезни, одиночество – не сразу все у нее сложилось с отцом ребенка, не сразу, намыкалась она здорово. Но никогда не унывала, всегда была доброжелательной, независтливой, всегда верила в хорошее. Я иногда приезжала к ней, старалась что-нибудь привезти: курицу, игрушку, одежку для девочки.

Еще одна роддомовская история. Пеленок нам выдавали ровно по две штуки в день. Конечно же, этого не хватало. Про прокладки тогда мы не слыхивали. Просили медсестру – та ни в какую! Не положено, и все, точка. Две в день, и отстаньте. А в коридоре стоял шкаф, закрытый на ключ. Мы заглянули в щелку, а там белье. Ну, я взяла фруктовый ножичек и взломала замок. Вам – не положено, а нам – гнить? Раздала девчонкам пеленки. Скандала, кстати, не было – даже странно, что все обошлось.

По коридору, словно привидения, медленно ползли роженицы – теперь уже мамочки, – в безразмерных, застиранных, полудраных ночнушках, в выцветших и широченных халатах из линялой байки, в кошмарных, огромных, растоптанных тапках.

Растрепанные, бледные и занюханные счастливицы. Призраки замка Моррисвиль – не иначе.