Можно я побуду счастливой?

Мой опыт ведения сельского хозяйства уже был огромен. Помню французских наседок, красавиц, у каждой на лапке цветное колечко – возраст. Я знаю, что курица хорошо несется в первые пару лет – года два-три, но не больше. Потом больше ест, желудок у нее растягивается, яиц она несет все меньше и меньше, мясо ее становится жестким и жилистым, и потому их жизненный путь, увы, имеет определенный предел. Два-три года – и все. Понимаю – нет у нас знаний, нет культуры сельского хозяйства. Есть опыт, а всего остального нет! Мы по-прежнему изобретаем велосипед – вернее, пытаемся. Все помнят историю с кабачками и огурцами – где в советские времена мы видели маленькие кабачки? А крошечные огурчики? Кабачки выращивались до размера именно кабанов. А огурцы – до размера приличного кабачка. В больших кабачках была дубовая шкура, огромные семечки и рыхлое, невкусное «мясо».

Я поехала на птицефабрику в Шую, купила триста пятьдесят цыплят. Раздала всем по десятку, а себе оставила семьдесят пять.

Я помню, как растили цыплят у бабушки Оли на Кавказе, как растили цыплят французские фермеры. Все очень просто – в теплом курятнике делается дверца, чтобы куры могли выходить на свободу. С другой стороны сооружается пространство – ячеечное, сетчатое – для прогулки цыплят. Почему сетка мелкая и ячеистая? Да для того, чтобы цыпленок не мог в ней застрять. Ведь он прыгает за мухами и комарами! Но этого мало – сверху, над курятником, вешается рыболовная сеть покрупнее, чтобы птицы – галки, сороки, коршуны – не могли утащить молодняк. Вокруг, по периметру загона, вырывается ров с арматурой – от ласок, крыс и лис. В курятнике вешаются автоматические кормушки и поилки, и туда можно не заходить по нескольку дней – то есть не нужно вставать в пять утра и кормить птицу!

Через пару недель собираю народ.

– Ой, да почти ничего не осталось! – гомонят они. – То лиса задушила, то крыса стащила, то коршун унес.

И я повела их на экскурсию – мои семьдесят пять штук пушистых и желтоклювых здоровы и живы!

Я попала в авторитеты – московская барынька, а вон как дело-то повернулось! Ко мне стали прислушиваться.

В Меленках жили не только бездельники и алкаши, был и другой народ. На нашем жизненном пути возникли потрясающие работящие люди: Валерий Иванович и Мария Александровна Пуховы, Маша и Николай Лебедевы, Вера и Володя Таранниковы.

Володя работал в совхозе трактористом. Расплачивались с ним зерном, долги по зарплате были огромные. Однажды мы у него спросили:

– Володя, а что ты работаешь? Ведь денег за это не платят.

– Лен, а землю жалко! – ответил он. – В чем она виновата?

Мы были поражены – человек работал не за деньги, а потому, что понимает – землю нельзя оставлять в запустении.

Все эти люди обладали огромным, почти аристократическим достоинством и гордостью. Однажды они помогали нам строить баню. Алкоголя – ни капли: ни до ни после. Когда я вынесла деньги – чуть больше, чем мы условились, они отказались:

– Больно много, барыня! Ну тогда мы тебе и забор поправим.

Особенно мы сблизились с Машей Таранниковой, дочкой Володи. Однажды спросили про дальнейшие планы. Машенька очень хотела заниматься немецким языком, стать переводчиком. Но в деревне это было недоступно. Мы задумались, как помочь этой чудесной девочке? Тогда мы уже жили в Иваново. Взяли Машеньку к себе, наняли педагога, и девочка наша поступила на романо-германскую филологию. В университете Маша Таранникова стала настоящей звездой, ее настойчиво приглашали в аспирантуру, но Машенька осуществила свою мечту – вскоре она стала прекрасным переводчиком, истинной аристократкой Поволжья. С ней мы прожили семь счастливых лет. А потом девочка наша укатила на стажировку в Германию. Сейчас Машенька живет в столице, работает в крупнейшей немецкой фирме и, по-моему, счастлива. Мы по-прежнему дружим.

Еще одно ценнейшее знакомство – бабушка и дедушка нашей Маши Таранниковой – Валерий Иванович и Римма Александровна Суровы. В семье Суровых бутафории нет – там настоящий деревенский русский дом, с деревянными полами, чудесной печкой, корзинами яблок, кринками молока, банками меда. С вишневой наливочкой, пышным омлетом, большими пирогами. В углу, под вышитым полотенцем, висит старая икона. Вкусно пахнет деревом, стоит медовый и хлебный дух. Валерий Иванович играет на гармони, и они с женой поют на два голоса, да как поют!

Наш народ всегда пел – даже в самые тяжелые времена, в лихую годину. Может быть, оно и спасало, единение наше?

Конечно же, все деревенские тоже пели! Ну и я вместе с ними – песни-то эти знакомы нам с детства.

«Вот кто-то с горочки спустился», «Ой, цветет калина», «Мороз-мороз», «На побывку едет молодой моряк».

Андре всегда удивлялся: сено не убрано, картошка не окучена, в огороде лебеда – ничего у них нет, а песни поют! А у нас во Франции – есть все, а не поют – вот загадка!

– С чего они веселятся? – недоумевал он.

– Нет, не веселятся, – объясняла я. – Они так выживают. А иначе – совсем труба.

Кажется, он так и не понял.