Можно сказать товарищ? Переписка Петера Хакса с Куртом Госвайлером (1996-2003)

                            В кровавое воскресенье.
                            С ними поговорил царь
                            На языке ружья и кнута. Потом
                            На языке ружья и кнута
                            В праздники и будни
                            Говорил с ними
                            Заслуженный убийца народа.

Солнце народов

Сжигало своих работников.
Величайший ученый мира
Забыл Коммунистический манифест.
Гениальный ученик Ленина
Заткнул Ленину рот.
Но в юности он был хорош
А в старости он был ужасен
В юности
Он не был богом
Кто становится богом
Теряет разум.

Манфред Векверт прислал мне это стихотворение в 1998 году, прочитав мою статью «Преодоление анти-сталинизма – важная предпосылка восстановления коммунистического движения». «Вот что думал Брехт о Сталине, – писал мне тогда Векверт. – Пожалуйста, не ссылайся на него, если считаешь, что должен защищать Сталина». Когда я упомянул об этом в письме к Петеру Хаксу, он написал мне, что в его присутствии Брехт «пришел в почти истерический восторг» по поводу выступления Хрущева (письмо от 31.12.1998).

Процитированное выше стихотворение Брехта излагает в нескольких строчках наиболее ядовитую суть речи Хрущева, предающего Сталина анафеме. Брехт, которого все коммунисты ценят и почитают как непримиримого врага эксплуататоров и их подпевал, как умного и страстного защитника коммунистического дела, даже Брехт не распознал той перспективы, которую 11.7.1956 уверенно предсказал госсекретарь США Джон Фостер Даллес: «Антисталинская кампания и их программа либерализации вызвали цепную реакцию, которую еще долго невозможно будет остановить».

Письма Хакса к Андре Мюллеру и его тексты, публикуемые в этой книге, свидетельствуют о том, что у Хакса было особое чутье на чуждые влияния, вредоносные для доброго коммунистического дела. В стихотворении «Памятник памятнику» из цикла «Нынешнее время» его ответ на поношение Хрущевым Сталина звучит так:

                            Он выглядит очень достойно,
                            Стоит он и смотрит на нас.
                            Стоит он и смотрит спокойно
                            На город, который он спас.
                            Никита, дурак неуклюжий,
                            Старался его устранить.
                            Очень ему было нужно
                            Вашингтонским панам угодить.

А вот что думал Хакс о роли Сталина и его преемников. Когда один из журналистов из «Юнге Вельт», бравший у него интервью, сказал: «Вы связали начало упадка ГДР с исчезновением из политики Ульбрихта», Хакс саркастически уточнил: «Всем, кроме «Юнге Вельт», известно, что упадок начался со смертью Сталина».

Когда произойдет грядущий «разворот», который покончит с контрреволюцией, а он произойдет непременно, что ответит потомство на вопрос, кто из двоих – Брехт или Хакс – правильно оценил роль Сталина и Хрущева?

Для меня ответ однозначен.

Хакс судил Сталина по делам его как лидера советской власти, утверждавшей свое право на существование в борьбе с мертвой хваткой империализма и сокрушившей немецкий фашизм в решающей битве ХХ века.

Брехт в 1956 году судил о Сталине, исходя из того, допустил или предотвратил он то, что в этой борьбе за социализм осуждали на смерть как виновных, так и невиновных.

Хакс занимает в отношении Сталина ту же позицию, что и все прогрессивные друзья Французской революции. Говоря революции «да», ты должен сказать «да» революции в целом. Одобряя ее лишь частично, говоря «да» ее победам, но считая преступлением борьбу, приведшую к этим победам, ты судишь как моралист, а не как революционер.

Буржуазная сторона часто пытается умалить и обезопасить политические заявления Хакса, советуя понимать их только как иронию, дескать, Хакс – шутник. ничего не воспринимает всерьез и только высмеивает.

В качестве примера приведу стихотворение «Отечество» («конкрет», 12/1998) и особенно следующую строфу:

             Кто пирамиды превзошел своим сияньем?
             Кремль, Сансуси, Версаль волнуют нас поныне.
             Прекрасны все дворцы, соборы, замки, зданья,
             Но чудо света ты – стена в моем Берлине.
             Как башни хороши, как строги КПП.
             Я думаю, к тебе я сердцем прикипел.

В самом деле: здесь ироничный тон не вызывает сомнений. Но ирония этих строк направлена не на стену, а на тех, кто бранит ее с пеной у рта.