Можно сказать товарищ? Переписка Петера Хакса с Куртом Госвайлером (1996-2003)

В предисловии к этому сборнику Ханс Хайнц Хольц метко характеризует Хакса как «одного из великих сатириков немецкой литературы». Сатира Петера Хакса не сводится лишь к отрицанию, к отторжению (что часто бывает с сатирой), она глубоко пристрастна. Это наступательное оружие направлено на врагов социализма и на защиту Германской Демократической Республики.

Вот еще одна строфа из его стихотворения «Отечество»:

Здесь радостно жилось, здесь все служило
Надеждам на грядущие свершенья.
А сколько планов грандиозных было
И свежих мыслей в сфере просвещенья.
Теперь твержу я в горьком удивленье:
Моя страна чуралась преступлений.

О своей приверженности ГДР он говорил и прозой. В интервью с Франком Тихим на вопрос, не ожидал ли он чего-то иного, когда в 1955 году переехал в ГДР, он признался:

«Для меня было немыслимым, непредставимым никакое иное решение, кроме переезда в ГДР. Его я принял всем сердцем. Единственной альтернативой было бы – умереть.»

Любой, кто имеет дело с произведениями Хакса, будь то пьесы, эссе или стихи, не может не восхищаться тем, как мастерски этот художник владеет немецким языком. Однако его глубокое понимание истории и экономики вызывает не меньшее восхищение. Своими познаниями в античной истории, в истории абсолютизма и Пруссии он посрамил меня как историка, а его экономические штудии (например, сатирическая расправа с поверхностным позерским комментарием Георга Фюльберта) повергает в восхищенное изумление.

Это не значит, конечно, что Хакс не давал повода возражать ему. Один такой повод назвал в своем предисловии Х.Х. Хольц, а именно предвзятое негативное отношение Хакса к Антонио Грамши, не без критики (совершенно справедливой) Госвайлера за то, что он тоже вынес суждение без достаточных знаний предмета. Я должен поблагодарить товарища Хольца за этот товарищеский урок.

Но вернемся к Петеру Хаксу и его отношениям с Германской Демократической Республикой.

Почти исключали предположение, что он может страдать под влиянием текущих событий. Одна-единственная фраза в интервью журналистам «Юнге Вельт» убедила меня, что те, кто так думают, сильно ошибаются. Когда его спросили о смещении Вальтера Ульбрихта, Хакс сказал, что «убийство Ульбрихта Хонеккером и Брежневым» стало для него ужасной травмой, от которой он «так и не оправился».

Он сильно страдал при виде нашего поражения и всячески пытался помочь коммунистам. Он верил, что фазу упадка сменит новый подъем коммунистического движения, внимательно высматривал обнадеживающие признаки такого развития, а обнаружив их, предлагал поддержку и помощь. Везде, где он видел отправные точки истинно коммунистической политики и просвещения, будь то личности, журналы или организации, он сам искал контакта с ними: с неутомимым борцом Хансом Хайнцем Хольцем в ГКП, с издателем «Вайсензеер Блеттер» Ханфридом Мюллером и его женой Розмари

Мюллер-Стрейзанд, с главным редактором «РотФукс» Клаусом Штайнигером, с Франком Флегелем из журнала «оффензив», с борцом-одиночкой Рольфом Веллэем, и наверняка со многими другими.

Когда Франка Флегеля «вышвырнули» из «оффензив» (Ганноверское отделение компартии уволило всю редакцию) и он призвал всех заинтересованных лиц учредить фонд поддержки журнала, Хакс сразу сказал, что хочет принять участие в учредительном собрании, потому что ценит возможность стать одним из основателей фонда.

Я был очень этому рад, еще и потому, что у меня появлялся, наконец, шанс лично встретиться с Хаксом, ведь мы переписывались несколько лет, но не виделись ни разу.

Учредительное собрание состоялось 11 января 2003 г. за день до традиционной демонстрации у мемориала Карла и Розы и их соратников (к тому времени она стала общенациональной и даже интернациональной). К сожалению, Петера Хакса на собрании не было. Он сообщил, что ему помешала болезнь, но в том же сообщении просил считать его одним из учредителей фонда. Так оно, конечно, потом и произошло.

Но каждый из нас надеялся увидеть его на следующем собрании. Никто не подозревал, что в две тысячи третьем году наступит день его последнего прощания, и меньше всего я. Ни в одном из двух-трех писем, где он вскользь упоминал о своей болезни, я не уловил тревожной интонации. Я был уверен, что он переживет меня на много лет, ведь он был на десять лет моложе. Тем сильнее меня потрясло неожиданное известие о его смерти. Коварная болезнь вырвала его из жизни, полной планов и надежд.