Можно всё

Черт, глянул видео, где ты поешь песенку. Потом прочитал твое письмо. Порой мне кажется, именно так и стоит называть наши с тобой периодические обмены мыслями. Письмо. Так вот прочитал и понял, как соскучился по тебе, зараза. У меня тут тоже свой чувак под боком. Тот самый Степа. Ну ты помнишь. Нас с ним в такие накуренные беседы кидает, что иногда мурашки. Все понимает, прямо как ты. Я вообще удивлен, что он смог стать тем, кем он стал здесь в Узбекистане, потому что это прямо совок. Прямо пиздец какой совок, я как в начало 2000-х вернулся. Ты как там?

Даша:

Я тоже скучаю. Не скури там свой мозг совсем, пожалуйста. Трава – она тоже влияет. Насмотрелась за эту неделю на то, во что люди превращаются. Это жесть какая-то. Пришли мне фотографии совка. Или у тебя все тот телефон убитый, на него не сфотографируешь?

Вместо ответа он звонит. На экране появляются бородатый коротко побрившийся Никита, его друг Степа и огромное ведро с водой и бутылкой, из которой они курят. И пока я лежала одна в своей бесконечной кровати, ребята болтали со мной добрых часа три, периодически вставляя милые комплименты. Мое сердце снова наполнилось теплом. На минуту Степа уходит. Мы зависаем, молча вглядываясь друг в друга через экран.

– Ты зачем голову побрил опять?

– Не бойся, Даш, к моменту, когда мы в следующий раз встретимся, я отращу себе волосы.

– Обещаешь?

– Обещаю, – он умиротворенно улыбается.

После того как три дня жизни в люксе закончились, я погостила у Портленда, поджидая, когда со мной на связь выйдет Зев – тот парень-леопард со своей плантацией, пообещавший мне работу. Но, несмотря на то что малыш Портленд уже натренировал меня, как быстро отрезать лишние листики, и даже научил правильно чистить ножницы от смолы, Зев пропал с горизонта, и больше я о нем не слышала. Никогда не рассчитывай на наркоманов. Время начинало работать против меня, и, подождав еще сутки, я сдалась и собрала рюкзак.

Опять ночь. Длинные сиденья вдоль окон. Но за ними уже снова одна чернота. Я напиваюсь вином из маленькой пластмассовой бутылочки – в нее идеально поместилось бы послание, которое могло бы отправиться на какой-то заброшенный остров. Истратила на нее последние деньги, чтобы дописать историю. Без вина они иногда просто не пишутся. Справа бородатый моряк читает Достоевского, слева девятнадцатилетний бродяга тренируется играть соло на гитаре за сто баксов. Моряка ждут большое судно и двенадцать бравых коллег. Бродягу ждут очередной паршивый бар, двадцатка на чай и ужин за счет заведения. Один продал душу океану, другой – музыке. Кому продала ее я? Дорогам? Любви? Свободе? Городам? О нет. Я поступила намного хуже. Я разорвала ее на мелкие кусочки и отдала каждому, кто дорог. Континенты четвертовали меня. И везде теперь дом. Везде, сука, дом…

Я приканчиваю маленькую бутылочку враз, и моряк, скрасивший мое одиночество, покупает мне большую бутылку за 18 долларов. Что для нас, бедняков, огромный жест щедрости. Он галантный, начитанный и опрятно одет… Его профессию выдавали только руки: мозоли, трещины и въевшаяся в кожу грязь. Он рассказывал мне про крабов и лосося и пел песни собственного сочинения. Они были простые и душевные. В припеве было что-то в стиле «я хотел бы, чтобы ты была моей женой».

С незнакомцами всегда становишься предельно откровенным. Я видела его в первый и последний раз и, напившись крови Иисуса, долго в чем-то исповедовалась, на что он ответил одной фразой:

«Детка, это земля, а не рай. Ты не должна быть идеальной».

You are damn right, sailor. Не должна и не буду.

Когда я вернулась в Сан-Франциско, та девочка-эмигрантка, что подарила мне номер в Портленде, приехала из Сакраменто, чтобы со мной встретиться. Наши миры явно отличались друг от друга, но я не могла отказать. Это был первый раз, когда я договорилась о встречи с человеком, который читал мои истории и знал меня только «по обложке». Эта девочка устроила мне одно из лучших свиданий в моей жизни. Она приехала за мной на огромном джипе, задарила рождественскими подарками, напоила горячим шоколадом и пригласила на ужин.