Можно всё

Вскоре мы собрались и вышли. Проходя мимо гостиной, я мельком успела увидеть его маму. Она стояла посреди комнаты, заставленной каким-то огромным количеством вещей, в платке на голове и в юбке до пола. Вид у нее был измученный и несчастный.

На полпути до центра мы остановились на обочине. Я сидела у него на коленках. Мы целовались.

– Я просто не хочу, чтобы ты начала считать меня мудаком…

– Почему я должна начать считать тебя мудаком?

– Ну, все же считают. Что, если я не дам тебе того, что ты хочешь?

Мы вернулись в центр и встретились с общими друзьями. Макс моментально закрылся и придумал, что ему куда-то пора.

«Гребаный интроверт, – подумала я. – С меня хватит. Надо мотать обратно в дружбу».

25–27

Я продолжала писать и развлекать себя портретами людей. Иногда люди в «Порту», моем любимом винном баре, узнавали меня и дарили все новые порции домашнего красного в граненых стаканах, а одна девушка отдала даже ручку «Паркер». Я не стала говорить, что не умею писать шариковыми.

За клубничным вином я не заметила, как прошел день. Из книжного запоя меня разбудила Леля. В присущем ей стиле она плюхнулась рядом, поставив левую ногу на лавку, оглядела пространство и принялась крутить нам сигареты. За язычком красного кеда я заметила тату. По ее ступне плыл кит с домиком, деревом и маяком на спине. Это было гениально красиво, и я сразу пожалела, что у меня нет такого же.

– Он что-то означает?

– «Плавая по миру, возвращайся домой».

– А почему кит?

– Киты – невероятные млекопитающие, единые в своем роде. Они вымирают, ты знаешь? Представляешь, возможно, когда-то мы будем рассказывать своим внукам, что были такие славные ребята, но вымерли, и это произошло в наше время. Удивительно, да?

В этот момент к нам подошел не самый приятный молодой человек и стал активно пытаться познакомиться.

– Как вас зовут, девушка? – обратился он к Леле.

Она оглядела его, как помещение несколько минут назад, и ответила:

– Анжелика.

– Анжелика! Как приятно!

– Мне тоже! Но, вы знаете, нам пора, – ответила она, и после еще нескольких неловких вопросов мы с извинениями поспешили исчезнуть в темноте.

– Анжелика? – переспросила я, улыбаясь.

– Я часто представляюсь Анжеликой перед людьми, которые мне неинтересны с первой секунды, и это очевидно. Если я представляюсь не своим именем, дальше мне проще лукавить или врать, вести себя не так, как вела бы себя Леля. Я будто другой человек в эти моменты. И, конечно, Анжелика более дерзкая, чем я, и она может быть кем угодно. Врачом, продавцом, актрисой, бездельницей. И если я, например, стоплю и водитель в какой-то момент просит номер моего телефона, а потом спрашивает мое имя, я представляюсь как Анжелика, потому что, если он мне позвонит и скажет: «Анжелика, привет», – будет сразу ясно, что я занята, в другом городе и вообще мы не можем встретиться или что-то такое. Я это делаю, потому что не хочу обижать людей. Они не виноваты, что неинтересны мне, и мне кажется, честнее врать им об имени, чем прямо говорить, мол, чувак, это наша последняя встреча, ты мне не нравишься.

– Милая Лёля, ты прекрасна…

– Руса-а-лка… – ответила она. – Красота в глазах смотрящего.

Вечер превратился в ночь, и мы перешли из «Порта» в подпольный бар «Шкаф», где к нам присоединились Тарас и его друг. Бар гремел от живой музыки и был переполнен молодыми и пьяными одесситами. Мы разместились рядом с книжным шкафом и ждали официанта, когда мне позвонила Ната. Ее музыкант бросил ее по телефону. Она стояла в единственном месте глухой деревни, где была связь, и под лай собак, заикаясь, без эмоций повторяла мне его слова, будто надеясь, что я могу разгадать этот шифр под названием «мужская логика». Она старалась не плакать, но я будто видела ту пропасть, над которой она опять стояла. Когда твоей подруге разбивают сердце, худшее заключается в том, что ты не можешь восполнить потерянную любовь своими чувствами. Это как сыпать в человека не те таблетки. Ты вроде попытался, но лучше пациенту от этого не стало.

Я долго ходила по улице, думая о бессмысленности создания планов, и вернулась, когда ребята вытащили из шкафа книгу и стали гадать. После двух довольно странных ответов я спросила: «Вы меня хоть слышите?»

Тарас долистал до загаданной страницы, отсчитал пальцем строчки и произнес: «Его глаза, не мигая, в упор смотрели на нее».

28–30

Мы с Максимом продолжали нашу странную связь. После той истории с Иисусом в следующий раз мы встретились в «Молодости». Он приехал, сел рядом, достал телефон и сказал:

– Я буду замерять по 30 секунд. И мы будем с тобой говорить по очереди.

– Что говорить? – переспросила я.

– Что хочешь сказать, то и говори. Можешь 30 секунд молчать. Смысл в том, что это твои 30 секунд и я не могу тебя перебивать, как и ты меня.

– Хорошо.

Такие разговоры действительно помогли, и появляющаяся между нами пропасть снова стала срастаться. Позже он рассказал, что провел прошлый день с другой девочкой. Она повязала ему на руке фенечку, сплетенную специально для него.

– Видать, любит тебя девочка, раз такую фенечку красивую сплела…