Можно всё

Близился октябрь. Пора было улетать. Мы с Федей становились роднее друг другу, но, включая rational sense, я понимала: он сейчас будет учиться и наши пути разойдутся. К тому же он столько раз повторил, что не хочет отношений, что я сразу поставила в своей голове установку: все, что между нами происходит, – это просто момент. Кроме мозга, у меня, конечно, было и сердце, которому было плевать на конструктивность, но Федя не просил меня остаться. Ему нравилась моя свобода, он восхищался свободной мной – такой, какую знали остальные, – а не мной привязанной, девочкой, зависимой от мальчика. И мне оставалось только быть такой.

Денег на билет у меня толком не было, и я впервые за год решила попросить помощи у своих подписчиков. Лейтмотив был простой: закиньте меня на другой континент, а я продолжу писать вам истории. Чтобы пост был красивым, мне пришла в голову идея написать просьбу на картонке и сделать фотографию на крыше. И, конечно, я прибегла к помощи Волчка. Опять и снова, как истинный джентльмен, он заранее пришел сюда с другом, и они взломали для меня крышу в самом центре Москвы. А мы с Натой и Лелей приехали уже ближе к закату. Москва сверкала своими огнями, дул сильный ветер. Делать фотографию было жутко холодно. Я забралась на самый край крыши, кинула Нате свою куртку и осталась в длинном синем платье из Сан-Франциско и с картонкой в руках. Ребята стояли вдалеке, напротив меня на конструкции из деревянных палок был только мой милый Волчок. Красивый, как никогда, замерзшими пальцами прикручивал камеру к штативу… Я наконец-то видела его в любимом деле – фотографии. А человек в любимом деле всегда до одури красив. Ветер развевал его длинные черные волосы, складывая их на голове аккуратными волнами. Кажется, в тот момент я и осознала с радостью и ужасом одновременно, что привязалась к нему сильнее, чем думала. То мгновение застыло в моей памяти живой фотографией. Он поднял взгляд и улыбнулся. В его черных зрачках плескалась ночь, приветливо сверкая городскими огнями. Мне хотелось скорее спрыгнуть с карниза на саму крышу, вскарабкаться на деревянную конструкцию и обнять его в этой бархатно-мягкой куртке, которая так ему шла, зарыться в его запах с головой и больше никогда не отпускать. Но я стойко стояла, как оловянный солдатик, с картонкой в руках, со своим горячим, горящим сердцем, со своим маленьким секретом, что не уезжала бы, если бы он попросил.

Мы оба понимали, что, если это фото, эта шалость, которую мы прямо сейчас превращаем в реальность, удастся, я на полгода покину континент.

И шалость удалась. Федя собрал по кусочкам панорамное фото, моя любимая художница Мими, с которой мы жили на Бали, пририсовала к нему кометы и звезды, а мне оставался только текст. «Помогите Даше-путешественнице покинуть континент». Ребята стали скидываться, кто по двести рублей, кто по целых пятьсот. Мне нужно было двадцать шесть тысяч, чтобы улететь в один конец.

– Как думаешь, получится набрать? – спрашиваю я Сашку Виноградова.

– Да однозначно! Вопрос времени, – уверенно отвечает он. Сашка по непонятным мне причинам всегда в меня очень верил и, кажется, даже немного завидовал этому не то чтобы нужному мне успеху. Но то, что таких, как он, это заставляло верить в меня, наверное, и было светлой стороной этой медали.

Мы, как полные бомжи, зависали втроем в подъезде Феди, отчаянно пытавшегося отделаться от того хаоса, который я внесла за собой в его жизнь, и заняться наконец уроками. Я сидела в дедушкиных спортивных штанах и берете на ступеньках, когда в телефоне загорелось очередное уведомление о поступившей сумме. Я несколько раз пересчитала нули. Все не могла поверить… Один парень просто сбросил мне все двадцать шесть тысяч стоимости билета, попросив взамен сделать фотку кошки на Кубе. Я смеялась как ненормальная. Сашка даже достал камеру и начал снимать мою реакцию, которая так и останется где-то в его видеочерновиках.

Я подняла взгляд на Федю. В его глазах была какая-то отцовская радость. В них читалось некое «видишь, всё так, как должно быть». И было решено. Я уезжала.

В тот же вечер, пока он не видел, я нарисовала на стене его подъезда побелкой свою любимую картинку, «самое грустное место на земле» из «Маленького принца». В доме Феди чинили лифт, а он жил, конечно же, на последнем этаже, и я оставила этот рисунок как напоминание о себе и маленькую загадку. Попросила разгадать, откуда он, этот последний в моей любимой книге рисунок. Он согласился.