Мрачная игра. Исповедь Создателя

– Нет, идиот! Тебе просто надо лечиться. Я посажу тебя в психушку и буду писать тебе трогательные письма. Ты сойдешь с ума от ревности, как Дуся. Господи! Но как только это могло прийти ему в голову?

Ганышев почувствовал такую слабость, что ему захотелось лечь на пол, закрыв руками лицо.

– Ты сильно обожглась?

– Уйди, прошу тебя. Уезжай сейчас же. Я больше ни минуты не вынесу… Боже, как больно! Я буду ждать тебя завтра. Завтра, завтра…

И тут Ганышев услышал скрип шагов по снежной тропе, возбужденные голоса. Первый принадлежал Хомяку, второй… Он также показался знакомым, но в мозгу включился какой-то блок, и Ганышев не сразу узнал его. Дверь распахнулась стремительно, громко, и на пороге возник хохочущий Хомяк и тоже хохочущая, неимоверно накрашенная пожилая женщина, в которой Ганышев не сразу, но со второй мучительной попытки – зажмурившись и снова открыв глаза – узнал свою мать.

НЕ ЖДАЛИ?

Последние часы жизни Романа Сергеевича Ганышева (как бы в качестве какой-то персональной компенсации) были особенно полны событиями, великими мыслями, мощными впечатлениями, – так бывает, скажем, за партией в преф: тот, кому суждено сегодня проиграть, поначалу идет ровно, даже порой обгоняет партнеров, но вот, когда пуля подходит к концу, он вдруг начинает метаться, медленней дышать, швыряет даму вместо туза, заказывает безумные мизера с паровозами, его берут под руки, жалкого, вяло сопротивляющегося, вежливо выводят из казино, сначала лениво, вальяжно, затем, все более увлекаясь, входя в азарт, принимаются бить ногами, рвать его одежды, и вот уже какой-то янычар кривым ятаганом вспарывает ему живот, и комната наполняется запахом дерьма, и блистательная хозяйка длинным жестом погружает в образовавшуюся дыру пылающий канделябр… И поэтому нечего удивляться, что с утра в электричке у Ганышева не сыграл марьяж.

– Вот сюрприз! – очень весело воскликнул Хомяк. – Маринка опоздала на поезд. Надеюсь, билет-то не забыли сдать, хоть за половину?

– А я тут, в поселке, как раз навещала подругу, – трясясь и стуча зубами (будто от холода) проговорила мать, – и вот случайно встречаю Геннадия. Дай, думаю, посмотрю, наконец, эту вашу дачу – столько наслышана… Ираида Израилевна Мерц. Ты ведь помнишь ее, правда, Роман?

– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, – процитировала Марина и, перешагнув через чайник, медленно направилась к себе наверх.

– У меня, между прочим, пара шампанского, – сообщил Хомяк, подмигнув, и лицо его исказилось ужасом. – Кстати, почему чайник? У нас что – семейная ссора?

– Я уберу, – засуетилась мать. – Геннадий, где у вас тут вешалка?

– Не беспокойтесь, Мария Романовна, я все сделаю сам. Позвольте вашу шубку, сударыня… Вы не очень замерзли?

Ганышев, опустив ладони на клавиатуру, отрешенно наблюдал, как друг раздевает мать, устраивает ее шубку на вешалке, предлагает тапочки…

– Как это впервые произошло, сколько это длится? – подумал Ганышев. – Полгода назад был случай, когда Хомяк умер пьяным на его кровати, и Ганышеву ничего не оставалось, как поехать ночевать к Полине… В ту ночь с мамашей мог произойти ее обычный припадок. Где-то в то же самое время у нее и появился этот таинственный кавалер. Последние месяцы Хомяк как-то зачастил в гости, иногда они напивались так, что рухали оба, а мать звонила Дусе и увещевала ее, что все в порядке, нажрались, как свиньи, оба они тут, спят, болезные, спят, соколики, не беспокойся, доченька…

– Все у нас тут просто, по-домашнему, располагайтесь, где хотите. Сейчас принесу бокалы, отдушничек открою. Вы ведь не откажитесь от шампанского, Авдотья Романовна, то есть, простите, Мария…

Когда Хомяк вышел, мать беспомощно посмотрела на Ганышева.

– Почему ты все время молчишь?

– Силями, – сказал Ганышев.

– Что? C'est la vie?

– Си, ля, ми, мама. А также – соль, фа, ре, ля, до. Вот, послушай, – Ганышев проиграл названные ноты. – Я, видишь ли, учусь тут немного того… На рояле.

Вошел Хомяк, сопровождаемый звоном бокалов. Ганышев не поглядел в его сторону. Было слышно, как наверху Марина, вероятно, двигаясь обратно во времени, распаковывает свою дорожную сумку.

– А вы уже музицируете? – почти совсем успокоившись, спросил Хомяк.

– Мам, я сегодня не приду ночевать, – сказал Ганышев. – Мне надо… В общем, это не важно.

Раздался выстрел. Щедро орошая скатерть, шампанское полилось в бокалы. Тут же послышался еще один хлопок – наверху. Все подняли головы. Марина, полностью одетая, с киевской дорожной сумкой в одной руке и с каким-то немыслимым, наспех из простыни связанным узлом, скоро спускалась по лестнице.

– Я возвращаюсь в общагу, – объяснила она, смеясь. – Сегодня вообще – день каких-то неожиданных решений.

– Но… – протянул Хомяк и осекся. – Чем же тебе тут…