Мрачная игра. Исповедь Создателя

– Огромное всем спасибо! – Марина отвесила низкий поклон. – Все было прекрасно, я никогда не забуду вашего гостеприимства… Понимаешь, это сложно объяснить. «Шредер», хоть и весьма приличный инструмент, но настолько древний, что абсолютная настройка его невозможна. А мне как раз именно сейчас нужны правильные, чистые звуки. Для этого очень подходит наше фоно в ленинской комнате. Вот. Поручик Ганышев! Проводите меня.

Марина спустилась на несколько ступеней, волоча свой узел, вдруг, в конце лестницы остановилась и, будто бы сделав внезапное открытие, обратилась к Хомяку:

– А ты ведь не веришь в Бога, да?

– Как это не верю! – встрепенулся Хомяк. – Очень даже верю. Я даже ясно представляю себе, как Он вочеловечился. Дело в том, что Бог творит вселенную постоянно, и, явившись в образе Христа, Он продолжал творить все то, что было именно тогда, а явись Он сейчас, то творил бы этот, современный, искаженный мир. Та вселенная была солнечной, доброй, песчаной, люди ходили в сандалиях, дрались честно, врукопашную, они жили в небольших городах, знали, любили друг друга… А затем Он творил инквизицию, эпидемии, войны, оружие массового поражения и, явись Он сейчас, то был бы вынужден продолжать свою работу, и прошел бы уже не путь Христа, а путь кого-то другого.

– Сталина, – угрюмо пошутил Ганышев.

– Тебя самого! – огрызнулась Марина, причем, было не вполне ясно, к кому из двоих она обращается.

– Почему бы и нет, – сказал Хомяк. – Представьте, как Он рождается, маленький, беспомощный, от обычной земной матери. Он ничего не понимает, начинает жить младенцем, но продолжает творить этот мир, потому что не может остановиться, потому что не может быть в двух местах одновременно…

– А как же триединство? – возмутилась Марина.

– Триединство – это миф, вернее, это и есть – триединство. Он просто стал жить и творить мир. Посмотрит на небо и подумает: вот сейчас пролетит птица… И птица действительно летит… Он, конечно, делает это несознательно, то есть, тот человек, который родился и растет, и по мере своего роста все больше догадывается, что он – Бог, именно потому, что в мире как раз происходит то, что Он представляет. В тот раз Он догадался, когда Ему было лет двенадцать, и потерялся в храме, и сидел там три дня, слушая учителей, а сейчас Он может прожить всю жизнь, стать художником, инженером, неудачником, и так и не узнать, что Он – Бог.

– Ты просто Его не любишь, – раздраженно сказала Марина. – Я поняла: ты веруешь, но не любишь.

– А за что Его любить, если Он принес столько несчастья, причем, Сам Себе, поскольку неосознанно Сам все это и создал, и еще неизвестно, сколько Ему еще придется перенести, – сказал Хомяк, подмигнув Ганышеву, причем, опять было не ясно, о ком идет речь, о Хомяке или о Ганышеве, то есть, действительно, пытаясь сохранить видимость, будто ничего не произошло, Хомяк хочет показать Ганышеву, как трудно спорить с женщиной, тем более, такой ортодоксалкой, или же он знает о том, что придется еще Ганышеву перенести в жизни…

Если справедливо последнее, то Хомяк и был тем, кто позвонил тогда ментам, и, говоря эти слова, он уже несколько дней, как сделал это, и ждал, когда Ганышева уберут, и мотив его поступка совершенно ясен: он знал, что его связь с матерью Ганышева рано или поздно обнаружится и тогда…

– В тебе просто нет ни капли души! – крикнула Марина.

– Что за вздор? Душа есть у каждого.

– Нет. Каждый рождается с душой, но у большинства людей она умирает еще в детстве, оставляя блуждать по свету пустое, как кукла, тело. Ты и есть это пустое тело, только ты сам об этом не догадываешься!

– Перестаньте ссориться, молодые люди, – примиренчески сказала Мария Романовна и добавила, полушутя:

– Это все от дьявола.

– Да нет же никакого дьявола, есть только Бог, – подумал Ганышев.

В гостиной воцарилась тишина. Было слышно, как тихо постанывает рояль: вероятно, какое-то крупное насекомое, проснувшись от тепла, теребило струны… Вдруг Ганышев увидел, что все молча смотрят на него, и понял, что слова эти он произнес не мысленно, а вслух.

– Пойдем, Марина, – негромко сказал он.

– А как же шампанское? – спросил хозяин.

– С сегодняшнего дня я бросила пить, – сказала Марина.

– И я что-то не очень… – промямлила Мария Романовна.

– Засуньте его себе в жопу, – подумал Ганышев, не спеша подошел к столу и медленно, в полной тишине глотая, один за другим опорожнил все четыре бокала, затем легко, спортивно подхватил нелепый Маринкин узел и вышел, ни на кого не взглянув и никому ничего не сказав.

Марина догнала его уже у калитки.

– Чтоб ты сгорела, – процедил Ганышев сквозь зубы.

– Кто – я?

– Да при чем тут ты? Милая, глупая девочка, ничего не понимающая в том, что происходит вокруг, музыка!