Мрачные сказки

Я не всегда знала, как ухаживать за садом. Свой опыт я почерпнула из книг и накопила за те сезоны, что провела здесь, копаясь в земле. На четвереньках я проползаю по междурядью среди кустов диких роз; их налившиеся бутоны клонят вниз побеги, на лепестках нежнейшего персикового оттенка поблескивают бусинки утренней росы. После ливня, прошедшего две ночи назад, все в саду стало пышным и сочным. Дождь, которого мы боимся, сохраняет сад в зелени и цвету. Странная дихотомия…

Мои руки замирают на земле, до мозга костей пронимает странное чувство – навязчивое ощущение дежавю. Водя ладонью по земле, я сгребаю в сторону опавшие листья; от усердия по спине стекают капельки пота, глаза слезятся. Я выдергиваю кустик василька. Но вместе с ним из почвы выдирается еще какой-то предмет, застрявший в жилистых корнях сорняка.

Сидя на корточках и держа свою находку на ладони, я очищаю ее от земли. Это маленькая серебряная вещица – не порожденная плодородной землей, а сотворенная руками человека. Я осторожно дую на нее; крупинки суглинка разлетаются в стороны, обнажая выгравированную цифру 3. Я подношу ее ближе к глазам, контуры находки становятся четче. Я уже могу различить ее форму: это крошечная серебряная книжечка, величиной не больше моего указательного пальца, с малюсенькой сломанной застежкой.

Возможно, это детская игрушка, оброненная в саду когда-то давно одним из первых поселенцев. Хотя… она не выглядит настолько старой, серебро не потускнело и блестит. Я провожу по книжечке большим пальцем, пытаюсь установить, не осталось ли на ней еще каких-либо отметин, которые подсказали бы ее предназначение. Но, кроме цифры 3, на книжечке нет ничего. Такое впечатление, что подобных вещиц было несколько, по меньшей мере две. И моя находка – часть коллекции. Но как она оказалась в саду? Как попала под шиповник? Отерев пот со лба и скользнув взглядом по изгороди, я наконец ее вижу: блики длинных золотисто-каштановых волос с красноватым отливом в утреннем свете.

Би движется по полю, проходит мимо пруда и устремляется к дому. Ее походка упругая и скользящая, все движения плавные. И мир расступается перед ней, открывает ей путь, расчищает тропинку. Опустив книжечку в карман фартука, я встаю на ноги. Косые солнечные лучи вынуждают меня прищуриться.

– Как малышка? – спрашиваю я сестру, когда она подходит к садовой калитке. Несколько кур бросаются от Би врассыпную, стараясь убежать как можно глубже в сад, чтобы там спокойно, без помех, поохотиться на земляных червей во влажной почве.

– Плохо, – качает головой сестра.

– Она выживет?

Кажется, что Би смотрит мимо меня – на дом, на стены с облупившейся синей краской и окна на втором этаже. Но я знаю: так блуждают ее незрячие глаза, лишенные возможности сфокусироваться на чем-то конкретном. На переносице Би появляется складка.

– Без лекарств или доктора – вряд ли.

Прошмыгнув мимо меня, сестра поднимается по ступеням крыльца и скрывается в доме. Она больше не желает обсуждать эту тему. Но я следую за ней.

– А ты не можешь что-нибудь сделать? – спрашиваю я, мягко прикрывая за собой сетчатую дверь.

Рожать в общине – дело рискованное; лишь тонкая грань отделяет жизнь от смерти, возможность уцелеть от медленной, зачастую тяжелой кончины. Смерть здесь редко бывает достойной, гораздо чаще она сопряжена с кровью, долгими, душераздирающими стонами, мольбами об облегчении мук, чего мы сделать, увы, не в силах.

Остановившись у мойки, Би моет руки. Она тщательно выскребает из-под ногтей грязь, а потом с таким ожесточением трет кисти, словно хочет содрать с них всю кожу.

– Нет, – отрывисто цедит сквозь зубы сестра и, завернув кран, вздыхает.

Она выглядит изнуренной и даже не пытается взять со стола полотенце; Би позволяет воде с пальцев стекать прямо на пол, а сама замирает на месте.

Стоит, как кукла, из грудной полости которой выпал часовой механизм и которая теперь позабыла, как двигаться, как шагать и взмахивать руками.

– Колетт нужно в больницу, – наконец выдавливает сестра.

Я качаю головой, хотя Би не может меня видеть; сердце в груди покалывает.

– Фея поговорит с Леви, – продолжает Би. – Возможно, сегодня вечером состоится внеочередное собрание, чтобы все это обсудить.

Мне надо ощутить под рукой что-то твердое. Я опираюсь о стол.

– Это ничего не изменит, – слетают с моих губ тихие, лишенные всякой надежды слова. Мне хорошо известно, чем все закончится. Из опыта других таких собраний, на которых люди просили разрешить им покинуть общину – чтобы посетить зубного врача или навестить состарившегося и рискующего умереть в любой момент родственника. Такие просьбы никогда не удовлетворялись. Это было слишком опасно.

При мысли о том, что Колетт может потерять своего ребенка, а малышка, едва народившись на свет, может скоро покинуть его, сердце сжимается. Но грудь простреливает страх: нам нельзя выходить за ворота, нам нельзя передвигаться по дороге. Мы не можем пойти за помощью…