Мрачный залив

– В машине мы играли в игру, – произносит Джонатан. – После того, как она убила своих детей. Эта игра называется «Что ты предпочтешь?» Ты ее знаешь?

– Нет.

– Начинается с мелочи. Что ты предпочтешь: цент или десять центов? Что ты предпочтешь: салат или мороженое? Но с каждым вопросом ставки повышаются. Поэтому в конце я спросил – что ты предпочтешь: пулю в голову или лишиться рук и ног и остаться в живых? Вот это она и выбрала, Гвен. Я этого не выбирал. Выбирала она.

Я сглатываю резкий, жгучий приступ тошноты.

– Это была игра?

– Не совсем. Есть такой шаблон. Плохие люди выбирают жадность и личную выгоду. Когда ты спрашиваешь их: «Что ты предпочтешь: нажать на кнопку и убить кого-то другого или отказаться и потерять миллион долларов?» – угадай, что они выбирают? Люди для них – это вещи, которыми они жертвуют ради собственной пользы. Я не был удивлен тем, какой выбор сделала Шерил. А вот она удивилась тому, что я спрашивал всерьез.

Это логика ребенка. Дерево решений, доступное примитивному компьютеру. Мне плохо, мне жарко, меня шатает. Я вынуждена прислониться к двери. Неожиданно запах крови и разложения бьет мне в нос с новой силой, и я едва не падаю. «Я не могу этого сделать. Не могу».

– Здесь есть и другие комнаты, если ты хочешь посмотреть, что выбрали они, – продолжает он. – Каждый из них был убийцей – неоднократно, много раз. Я считал тебя одной из них. Но ничего страшного, Джина. Ты удивила меня. Никто другой меня никогда не удивлял. Нужна истинная храбрость, чтобы так поступить. Или истинный садизм. На самом деле, я не уверен, что именно ты мне продемонстрировала.

– Я найду тебя, – обещаю я. – Бойся этого.

– С того самого дня я не боялся ничего, – отвечает он.

Я не спрашиваю, с какого дня. Я знаю. В семнадцать лет – господи, в том же самом возрасте, в каком сейчас находится моя дочь! – в тот день, когда умерла его сестра, он перестал быть человеком и стал лишь обитателем собственного тела. С тех пор он прошел длинный путь.

– Может быть, ты заново этому научишься, – говорю я. – До того, как это все закончится.

– Надеюсь на это, – отзывается он. Голос его звучит задумчиво. – Искренне надеюсь.

– Где Кец? – Он не отвечает. Я поворачиваюсь вокруг своей оси и кричу со всей силой кипящего у меня внутри гнева: – Где Кец?!

Он не отвечает. Придется искать.

24

КЕЦИЯ

Когда ловушка срабатывает, я стою позади Гвен, но это не помогает. Я падаю, словно мешок с песком, ослепленная вспышками ламп, оглушенная звуковой волной. Будучи полностью парализована шоком, чувствую, как кто-то стягивает мои лодыжки и запястья пластиковыми путами. В рот мне вставляют кляп. Я пытаюсь собраться с силами, сопротивляться – и не могу. Поскуливаю, свернувшись в комок и крепко зажмурившись, но все равно вижу огненные вспышки, которые обрушиваются на меня, точно град пуль. Звук настолько мощен, что физически придавливает меня к полу. Я думаю о своем ребенке, и умоляю его… ее… ту хрупкую жизнь, которая сейчас представляет собой лишь комок клеток в моем чреве, – жить. Сражаться и жить.

Не знаю, сколько это длится. Я лишь испытываю ошеломляющее облегчение, когда чувствую, как мое тело утаскивают прочь от лавины света и звука – а потом она неожиданно и резко прекращается. Словно кто-то повернул выключатель.

Потому что кто-то его повернул.

Я страшусь за своего ребенка. Я не знаю, в порядке ли мое дитя. «Ты должна верить, – говорю я себе. – И должна выжить».

Ничего не вижу, но чувствую, как меняется обстановка. Вместо гладкого бетона теперь вокруг теплый воздух. Солнце на моей коже, влажность. Свежий морской воздух, вытесняющий вонь консервного завода. Где Гвен? Я пытаюсь проморгаться, но вижу лишь смутные, искаженные призраки проблесковых ламп. В ушах у меня звенит, и я не могу различить, действительно ли что-то слышу или мне просто мерещится.

Чувствую, как меня поднимают и куда-то швыряют. Поверхность проседает под весом моего тела. Машина. Я в машине. Лежу на ворсистом велюровом сиденье, чувствуя текстуру ткани. Кто-то говорит. Я слышу голос, но не знаю, что он говорит. Я испугана до мозга костей. Я не знаю, где нахожусь, что происходит, я не могу действовать, пока снова не обрету слух и зрение.

Машина приходит в движение. Я знаю, что это не «Хонда»: здесь пахнет иначе. Ощущается иначе. Я в другом автомобиле, и у меня есть ужасное чувство, что рядом со мной не Гвен.

Зрение возвращается первым, медленно раскрашивая мир зернистыми мазками цвета; когда я моргаю, на них накладываются белые круги. Вижу спинку сиденья и силуэт головы водителя. Не Гвен. Эта голова неправильной формы, кошмарно сплющенная сбоку. Джонатан Уотсон.

Я пытаюсь дышать медленно и ровно и оценить обстановку. Голова у меня болит. Слух почти не работает, все еще забитый высоким резким звоном. Кляп сидит туго; вставлен он со знанием дела – когда я пытаюсь тереться лицом об обивку сиденья, он даже не смещается. Стяжки на моих запястьях наложены туго, так, что мне даже больно; лодыжки тоже ноют. У меня проблемы.