Мрачный залив

– Я не лгал, – говорит он. – Я здесь. Это единственное место в этом здании, где ты можешь найти меня, Джина. Здесь еще двадцать одна комната. Ты можешь заглянуть в каждую из них. И пока ты это делаешь, я буду говорить тебе, почему. И ты согласишься со мной. Они все заслужили это. Каждый из них.

Я кричу в экран. Ничего не могу с этим поделать – я испытываю дикий приступ гнева, такой сильный, что внутри у меня что-то лопается. Я не могу облечь это в слова. Я не могу дотянуться до этого человека. Я не могу остановить его.

Он – призрак. А это – просто его склеп.

И тогда я слышу голос Кеции. Он звучит не здесь, рядом со мной, он доносится с экрана:

– Гвен, беги, он чокнутый, он забрал меня на…

Джонатан резко поворачивает голову влево, а затем изображение и звук пропадают прежде, чем она успевает закончить фразу.

Он схватил Кец.

Я не иду в другие комнаты. Я не хочу видеть выставку его «правосудия». Я с трудом цепляюсь за остатки своей личности.

Мне нужно найти Кец.

И покончить со всем этим.

* * *

Я протискиваюсь под застрявшими в считаных дюймах от пола воротами разгрузочной зоны и бегу через разбитую, покрытую выбоинами парковку. «Хонда» все еще стоит по другую сторону ограды, и я пролезаю в вырытый Кецией подкоп; край ограждения оставляет на моем лице царапины, которые я едва ощущаю. Я открываю багажник и хватаю другой пистолет – полуавтоматический «Смит-Вессон» Кеции, заряженный и готовый к бою, – и вижу среди вещей еще один нож. Беру его, запасной магазин и захлопываю багажник.

Есть только два варианта: дом его семьи и маяк. Я выбираю дом, поскольку до него ближе.

Должно быть, когда-то это место было красивым. Теперь здание изрядно пострадало от непогоды, наполовину сгорело и разрушается под воздействием морских ветров и времени. Входная дверь зияет черным обугленным провалом. Я вхожу внутрь и иду по коридору, ведущему в левую, уцелевшую часть дома.

Полагаю, в семидесятых годах двадцатого века это помещение было «заглубленной» гостиной: от каждой стены две широкие ступени ведут вниз, к центру, застеленному восьмиугольным ковром. Грязный ворс свалялся и наполовину сгнил. Здесь явно гнездились какие-то животные. Подняв голову, я вижу в крыше дыры с рваными краями – в дождь это помещение должно заливать.

Помимо этого, оно выглядит нетронутым. На покоробившихся полках гниют книги. В углу притулилась искусственная елка серебристого цвета; на ней все еще висят грязные, но по-прежнему яркие украшения. Вокруг, словно камни, разбросаны подарки, завернутые в декоративную бумагу; от сырости и времени они потеряли всякую форму.

Восьмиугольное углубление в центре комнаты полно грязи. В ней плавают подушки, вылинявшие добела и похожие на мертвых рыб.

Я прохожу мимо них, мимо грязного, тусклого белого пианино в углу. Что-то шуршит в струнах, и я вздрагиваю, но что бы это ни было, оно не показывается на глаза.

Следующее помещение – кухня. Она выглядит странно аккуратной, как и консервный завод: столешницы чистые и пустые, пол сверкает. Позеленевшие столовые приборы отполированы. Я открываю холодильник, боясь обнаружить очередной труп, и задыхаюсь от запаха гниющей пищи. Заставляю свое сердцебиение уняться, заставляю свой слух воспринимать что-то, кроме неумолчного звона, оставшегося после той жуткой звуковой атаки на заводе. Я вполне могу слышать. Просто не так ясно, как следовало бы.

По крайней мере, мой пульс повинуется, становясь не таким болезненно-частым. Кухня выглядит неправильно, но она не опасна. Я иду дальше.

Грязный коридор, испещренный пятнами плесени. Штукатурка покрыта пузырями и потеками. На стенах все еще висят фотографии в рамках, но гниль скрыла то, что некогда было изображениями любящей семьи, милых детей. «Этот дом, – думаю я, – похож на карту травмированного мозга Джонатана. Какие-то части остались на месте, какие-то сгнили, какие-то находятся в неестественно идеальном состоянии».

Его комната обезображена – но не стихией, хотя окна выбиты, а ковер скомкан и покрыт плесенью. Это как будто сделано… нарочно. Кто-то крушил мебель – наверное, топором, – превращая ее в безмолвно вопиющие обломки. Книги разорваны, так же как одежда и постельное белье.

«Он ненавидит себя. Или кто-то другой ненавидит его так сильно». Я могла бы оплакать мальчика, которым он когда-то был, мальчика, который потерял младшую сестру, но к монстру, которым он стал теперь, следует относиться совершенно иначе.

«Ты держала в объятиях женщину, которая убила собственных детей», – говорю я себе. Но это другое. В чем-то… каким-то образом это ощущается иначе. Я не могу определить, почему так; в отличие от Джонатана, я на самом деле не хочу этого понимать.

Я просто хочу прекратить это.