Мраморное сердце

– Но как ты видишь эту глубину человеческой души и как способен отобразить это чистое и идеальное состояние в скульптуре, так сказать, наделив её…мраморным сердцем? – спрашивал с энтузиазмом Райан, сделав акцент на последнем словосочетании, от которого у Джулиана мурашки поползли по всему телу.

– Знаешь, – опустил взгляд Жан и долил себе из бутылки вино 1967 года, – я всегда любил наблюдать за людьми. Именно наблюдать, но нейтрально, со стороны, когда люди не знают, что за ними следят. Звучит, как сталкинг, – засмеялся Ланже, наконец-то вновь вперив в Райана взгляд, – но я это делаю через совершенно нейтральные действия. Смех и секреты двух школьниц на скамейке в парке, слёзы пожилой пары, хоронящую погибшего в автокатастрофе сына, усталость замученной за день продавщицы в супермаркете, торжественная помпезность аристократичной пары из Англии после концерта камерного оркестра. Видишь, мне сталкерить не нужно, стоит только по-настоящему открыть глаза, и ты видишь жизнь во всём. Все её формы, все потребности, все недостатки, все желания, ты впитываешь эту жизнь и заряжаешься ей, и это тебе открывает глаза на более полную реальность. Ты как будто находишь всё новые измерения, понимая, как разнообразна жизнь вокруг, как непредсказуема, как прекрасна. И даже повседневные дела способны показать тебе свою особенную красоту, и ты изучаешь её, углубляясь в неё полностью, и ты способен теперь не только понимать её, но и создавать.

Джулиан не выдержал, Ланже сейчас объяснил только то, как он понимает жизнь и красоту жизни, а это была только одна часть его работ. И хотя он не был уверен, что без мрачной стороны они до сих пор оставались бы гармоничными, он желал видеть сейчас во всём только светлое, идеализируя до такого состояния, в котором не было места смерти, увяданию или разрушению. Главное было не довести себя до истерики, никаких страхов!

– А как ты наблюдал за красотой смерти? Твои работы полны отчаяния и мук, красота жизни в них всего лишь оболочка, как ты познал глубину анти-жизни, и что тобой двигало, что ты желал это показать миру?

Райан чуть-чуть напрягся, явно настороженный тем, как изменился тон Джулиана, став возбуждённым и нервным (он всегда говорил выше и громче в подобном состоянии), но кажется, Жан совершенно спокойно воспринял этот вопрос. Вероятно, он был подготовлен и к нему, и Джулиан надеялся, что он был не единственным, кто узрел в его работах хвалу смерти на таком уровне, что попахивало паранойей. И хотя Джулиан никогда не считал себя танатофобом, страх смерти после взаимодействия с этими скульптурами стал навязчивым отвлекающим фактором в его жизни на более или менее регулярной основе.

– Без смерти мы бы никогда не ценили красоту жизни, – начал философствовать Ланже, уже строя контакт глаз с Джулианом, который всё пытался узреть в них что-то нечеловеческое, слишком ужасное или наоборот, слишком возвышенное, но всё что он там видел, так это слегка затуманенные карие глаза уравновешенного человека. – Я одно время ошивался в наркопритонах, под видом благотворительности, где смог узреть все виды зависимости и отчаяния, когда человек доводил себя до крайнего состояния, когда даже смерть казалась не такой уродливой, как их жалкая жизнь.

– Я провожал в путь престарелых людей, был их сиделкой, держал их за руку при умирании, читал им, ухаживал, и взамен получал наблюдение за постепенным угасанием. Смерть мне открывала свои врата в замедленном режиме, но при этом она оставалась всё такой же уродливой и недосягаемой. В старости нет красоты, увядание противоречит понятию жизни, эта форма смерти такая же страшная, как и изувеченные тела, умерших насильственной смертью людей. Но в ней хотя бы присутствует какая-то яркость, некая искра последнего вдоха, отпечатавшаяся в их лицах или позах, напоминая, что только что я олицетворял красоту жизни и был близок к свету. Этого не увидишь в моргах, морг – как библиотека, полная горница сосудов знаний, которая вызывает хоть какие-нибудь эмоции, только если ты углубишься в их чтение. Так и трупы в моргах, они имеют значение, только если ты вспоминаешь их живыми.

– В психбольницах я получил незабвенный опыт наблюдать за тем, как внутренние демоны, внутренняя тьма человека вылезает наружу, искажая или освящая их красоту жизни, преображая всё вокруг до неузнаваемости. Душевно больные люди, я имею в виду на самом деле тяжелобольные, как зеркало всех наших страхов и неуверенностей, что мы держим внутри, потому мы так боимся за ними наблюдать, они слишком громко кричат нам о том, из чего мы состоим сами.