Мраморное сердце

Через месяц после мраморной операции они встретились с Жаном Ланже, до этого не поддерживая целых четыре недели контакт, и это было для них рекордом, им всегда было, что обсудить с великим энтузиазмом. Инициатором встречи стал Ланже, Райан понимал, что тот должен отпустить первым весь негатив, что был высказан в тот злосчастный для него день (а для Райана блаженный), и оказался прав, избрав эту тактику. Судя по общему кругу знакомств, Жан Ланже пропал с радаров на этот месяц капитально, и Райан догадывался, что у того либо наступил творческий кризис, либо его переполняют креативные идеи, которые он пытается сформулировать. С творческими людьми такое случалось, особенно с безумно талантливыми. Райану было наплевать на чувства Жана, но талант он загубить не имел права, то, как он умел видеть во всём гармонию, даже в самых ужасных вещах, было воистину божественным качеством. И то, что он был таким продуктивным, было положительным моментом, Райан не был ревнивым в плане произведений искусства, чем больше людей смогут приобщиться к истинной красоте, тем лучше становится сам мир. И только скульптура Джулиана принадлежала лишь одному ему, но при этом он готов был делиться ей, как исключительным объектом красоты, но всю глубину мог познать лишь он один. Ему нравилось, наоборот, как ею восхищаются, как замечают эту отрешённую красоту, даже не понимая, какие тайны она хранит в себе. Эти тайны были лишь для него и Джулиана.

Они встретились с Жаном в небольшом уютном кафе, где подавали замечательные испанские десерты. И когда им принесли сладчайший туррон и тающий во рту шоколадный мигелитос, Райан искренне улыбнулся Жану, тем самым поколебав его суровую сдержанность, и тот в ответ ему тоже криво улыбнулся. Кажется, не существовало никаких обид между ними, они вновь были в тех эстетично-дружеских отношениях, что и прежде. Конечно, не обошлось без банальностей, и пока они обсудили последние не связанные с ними самими новости, им уже успели принести новые порции десертов, в этот раз классический чуррос, который был просто киллером стройных тел.

– Я начал работу над новой серией скульптур, – признался Ланже, впившись зубами в маслянистую палочку чуррос. – И всё благодаря вам с Джулианом, вы меня вдохновили на то, чтобы работать над телами, ещё более натуральными. Я изучаю анатомию, чтобы со строжайшей точностью придавать внутренней системе человека форму. Я начинаю работать с каркаса, со скелета человека, потом леплю мышцы, артериальную систему, органы, это такой трудоёмкий и длительный процесс, и всё это из безупречного белого мрамора, отполированного до блеска. Даже изнутри человек в моём мраморе выглядит идеально, это невероятно!

– Я долго ломал голову, как максимально обнажить его внутренности, но при этом оставить и жизненные признаки. У меня будет одна экспериментальная модель, слои её мраморной кожи будут легко отгибаться и обнажать всё, что находится внутри, не хотелось бы роботизировать её, но, кажется, выбора у меня не будет. Остальные же фигуры будут стоять в разной кондиции, кто-то полностью обнажающий свои внутренности, кто-то лишь частично, и с разными уровнями гниения. Пышущие здоровьем с идеальной анатомией, а кто-то подверженный болезням или трупным поражениям. Это будет некая реальность наших человеческих тел, ведь это мы и есть, разве может пугать то, что находится в нас самих? Да и ты же знаешь, что я не умею даже уродство показать уродливым, всё будет сглажено до гармоничного восприятия, даже самые труповатые скульптуры. Спасибо за идею, Райан, я и представить не мог, что это возможно воплотить в жизнь, но это будет что-то! Я теперь смогу показать не только образы, но через язык тела и необходимые эмоции.

– Поздравляю, – не скрывая улыбки, ответил Райан, помешивая свой приторный кофе, который всё равно казался ему горьким после всех этих испанских десертов. – Я знал, что тебе будет тесно в рамках всех этих экстатических и райских кущей, жажда выставить смерть нормой – у тебя в крови. Я начинаю понимать твою одержимость этими темами, необходимость смерти позволяет нам глубже понять жизнь, ты прав насчёт этой гармонии, она связывает эти два понятия, благодаря этому я смог узреть истинную красоту и обрести смысл. Если бы все мыслили как ты, Жан, уродство давно бы уже мутировало в красоту, а смерть стала бы уместным продолжением жизни, и наши первобытные страхи прекратили бы существовать. Конечно, это не совсем новая идея показать в скульптурах человека изнутри, но твои идеи отличаются от всех, кто пытался поработать в этих спорных темах. В твоих скульптурах уродство и гниение обретают свою славу, и грань между прекрасным и ужасным стирается, всё сольётся в этой гармонии противоположностей. Жан, наконец-то, я с чистым сердцем могу заявить, что я познал тайну крайностей, что ты доносишь под соусом гармонии. Я теперь понял, что такое застывшая навеки красота, корни у неё растут прямиком из ада, но нимб её тянется к райским садам.