Мстители двенадцатого года

В избе, где квартировал Буслаев, уже толково суетился Волох. Застелил лавку тулупом, покрыл его чистой попоной, что-то мягкое свернул в изголовье.

Алексей сел, расстегнулся, стал стягивать сапоги.

– Послушай, Буслаев, вот этот улан… Александров, кажется… Что про него скажешь?

– Да что сказать? – Буслаев сел рядом, хитро улыбнулся. Он в отряде всезнайка был. – Повеса. Но боец с отвагой. Рука, правда, слаба для рубки. Однако храбр до сумасбродства. Ходит в атаку с чужими эскадронами, что не должно делать. Бросается на выручку, когда его не просят. Рыдает над раненым конем. Вина не пьет, в карты не играет. Краснеет при каждом остром слове… Да что тебе интересно-то? – Буслаев явно ждал главного вопроса. – Что еще сказать? Любит бродить в одиночку в поле, коня купает и сам купается всякий раз далеко в стороне…

Алексей с наслаждением лег, вытянулся, кинул руки за голову.

– Да вот… какая-то догадка в голове беспокоит.

– Ну-ну. Ты смелее.

– Да не девица ли этот Александров? – брякнул Алексей, смутясь.

Буслаев захохотал, зашлепал ладонями по коленям.

– Не девица ли? – того не скажу, не знаю. А что не мужчина – уж точно!

– Да как же может такое быть?

– Да вот так. Сам государь, говорят, дозволил. И свое имя ей в фамилию дал. Из своей руки Георгия вручил.

– Может ли такое быть? Женщина на войне!

– Да и война не простая. А Парашу свою вспомни. Что с тобой плечом к плечу на крыльце рубилась. К тому добавлю: здесь вот село есть, запамятовал как называется… Старостиха одна, Василиса, кажется, отряд собрала, француза колотит без пощады.

– Так то простые крестьянки. А этот… эта Александров… Поди дворянка?

– Баба, – буркнул из своего угла Волох, – она в любом звании баба и есть. А уж коли ее что за сердце взяло, пошибче иного мужика бушует.

– А ты, князь, как догадался? Ножка маленькая, румянец?

– Да это не я, – усмехнулся Алексей. – Параша угадала. Да и выпроводила в ночь.

– Взревновала? – усмехнулся и Волох. – Не схотела, стало быть, делиться? А ты, Алексей Петрович, улану глянулся. Примчался в село, давай кричать и ногами топать. «Какие, – кричит, – вы товарищи, если ваш командир в лесу погибает!» Кричит: «Там мародеры-шаромыжники бродят. Меня два раза обстреляли! Кто со мной на выручку князя?» И саблей машет. Ну, перед нашим Давыдом не больно-то помашешь. Улана приструнил, а нас послал как раз в самое время.

Алексей сладко потянулся. Приятное чувство овладело им. Будто вернулся в родной отчий дом. Да где он, этот отчий дом? Кто в нем сейчас хозяином?

– А что за шаромыжники такие? – сквозь наступавшую дрему спросил Алексей.

– Мужики французов так прозвали, – объяснил Буслаев. – Мародеров. Они, как в лапы партизанам попадут, так тут же заискивают: «Мол, шер ами, шер ами, дорогой друг». Отсюда и шаромыжники.

В избе захолодало.

– Зима скоро, – задумчиво проговорил Волох. – Достанет она шаромыжников… Истопить, что ли? У меня там, в сенцах, соломка припасена.

– А больше ничего у тебя не припасено? – спросил Буслаев с надеждой.

– Так вы, ваше благородие, вон князя попытайте, – кивнул в сторону Алексея. – Лексей Петрович, ить я ваш погребец в целости сберег.

– Ну? – удивился Алексей, привставая. – И ни глотка не тронул?

– Как можно? – искренне обиделся Волох. – Без спросу Волох чужого и на щепотку не тронет. Но вот ежели со спросом… – И он выразительно шмыгнул носом. – Принесть? Так я мигом. Только печь растоплю. Холодная водка в тепле куда как лучше идет. У меня и картошечка вареная припасена. И курятины немножко. Да, кажись, и огурчик соленый гдей-то затерялся…

– Так что ж ты топчешься? – взревел Буслаев. – А ну – галопом марш-марш!

Зашумела в печи солома, загудело в трубе, звякнули серебряные стаканчики, стукнул в дверь полковник Щербатов, веселый, с красным носом.

– Ишь! А называется сын! Стол накрыт, а родной отец в обозе, на соломе ночует.

– Как раз за тобой послать Волоха хотел.

– Так и есть, господин полковник, – подтвердил Волох. – Их благородие собирался…

– Долго собирался, – буркнул полковник, утверждаясь за столом.

– От наших что-нибудь есть, батюшка? Как они?

Полковник помрачнел, пробурчал неразборчиво что-то про вздорных баб.

– В Калужском имении. Доехали споро. Самоваров и пуховиков дорогой не растеряли. Равно как и французских романов.

– Матушка здорова?

– Была здорова, как в ополченье меня провожала. Ругалась – поди как! Любому кучеру впору. – Отец отвел глаза, ожидая неприятного вопроса.

– Оленька? Резва?

– Чрез меру. Девице девятнадцатый пошел, а все скачет козой. Да с Машкой Гагариной все шу-шу да шу-шу. Так бы пугнул обеих! – Батюшка был почему-то непритворно зол. – Я этих Гагариных за стол сажал ради тебя только. Но, Алексей, не пара она тебе. Манерна, неискренна. В глаза смотрит, а у самой в глазах пусто. Неприступно. То водичка мутная, то льдинки острые.

– Батюшка, об этом разговор у нас с тобой не получится.

– Ишь ты! Я в этих делах поболе твоего знаю. – Отец явно недоговаривал, что знал. – Есаул Волох!

Волох с готовностью стукнул каблуками, любил старого князя. Как пьяница собутыльника.

– Слушаю, ваше сиятельство! Готов сполнять.

– Палатку мою знаешь? – Батюшка избегал стоять в избах, брезговал. С первой же оказией обзавелся палаткой.

– Как не знать?

– Небось уж шарил в ней?

– Как можно? Да и что там, простите, ваше превосходительство, у вас особенного нашаришь? Пара сапог, да и те дырявые.

– Алексей! Он у тебя дерзок.

– Не надо было, батюшка, – усмехнулся Алексей, – чаркой с ним делиться.

– Ты его поучи.

– Непременно.

– Так что стоишь, болван? – Отец опять взялся за Волоха. – Под койкой сундучок видал? Заглядывал в него?

– Никак нет, господин полковник. Токо обнюхивал.

– Чем пахнет?

– Стало быть, коньяк дух дает.

– Вот и тащи его сюда. Да живо! Как там у вас, казаков, – наметом!

Волох готовно выскочил за дверь, тут же всунул обратно голову.

– А сколь брать-то?

– Сколь унесешь. Да смотри, не разбей. Языком с дороги вылижешь.

– С нашим удовольствием.

– Пошел вон!

Старый князь стал объяснять Алексею:

– Это мы по случаю кибиточку одну отбили. Видать, маршальская. Ничего особого – духи да помады. Да коньяк. Но славный. Что у француза хорошо – так это коньяк.

– И женщины, – вставил Буслаев.

Отец сморщил гримасу. Казалось, сплюнет с досадой.

– Ты, корнет, еще молод. А я уж пожил! Да еще как! И скажу, что одну нашу Парашку на весь балет французский не сменю. – Похоже, старик был доволен, что ловко увел разговор от опасной стороны. Что-то его томило. Что-то знал, что сказать не хотел, но должен был сказать.

Вернулся Волох, прижимая к груди бутылки. Осторожно поставил по одной на стол.

– В атаку! Марш-марш! – скомандовал полковник.

Алексей не сводил с отца глаз. Худое предчувствие томило душу. Вышел на крыльцо. Вечер сгустился. Небо затянулось – не то близкой ночью, не то близкой зимой.

Стукнула сзади дверь – вышел следом отец, стал рядом, положил руку на плечо. Горячо задышал в шею.

– Не хотелось в такой день говорить тебе… Но и держать в себе уже мочи нет. Слушай, гусар. Мари Гагарина приютила француза. Спасла его от расправы. – Отец тяжело передохнул. – И бежала с ним. Сказывали: во Францию, либо в Италию. Машка – тьфу! Плюнуть хочется! А вот Ольке задам, как ворочусь. Пособница! Замуж отдам! За купца! И приданого не выделю. Так я сказал, Алеша?

Алексей помолчал. Он удивился, что такая горькая весть не очень-то и обидела его. Видать, закалилось сердце на войне. А, может, что и другое помогло справиться с бедой.

– Пойдем в избу, батюшка, холодно здесь.