Мученик

«Бледное, – думал он. – Словно простыня. Нет, не простыня. Белое, как лист бумаги».

И тут его осенило – он понял, что делать дальше.

Вот только крови больше не было ни капли. Дантека он использовал всего, без остатка, и не сохранил даже самой малости, чтобы записать окончание.

Хеннесси огляделся по сторонам. Где-то здесь наверняка найдется кровь. Разве на батискафе не должен быть солидный запас? Вдруг возникнет необходимость сделать переливание прямо на борту? Как вообще можно отправляться куда-либо без крови?

Взгляд его блуждал по рубке и вдруг наткнулся на собственную руку. Под кожей пульсировала синяя жилка.

– Ага, – широко улыбнулся Хеннесси, – вот где вы ее прячете.

Заставить кровь течь оказалось не так-то просто, но в конце концов Хеннесси удалось вспороть руку острым краем того самого кронштейна, которым он проучил Дантека. Вначале жидкость весело струилась из раны, так что Хеннесси оставалось только окунать в нее палец и выводить символы на своем обнаженном теле. Однако вскоре поток ослаб, и кровь начала сворачиваться. Хеннесси пришлось расширить рану – один раз, потом другой.

К тому времени, когда Хеннесси закончил, он сам будто бы стал отображением Обелиска. Он был прекрасен: с головы до пят покрыт многочисленными символами; на коже запечатлелось все знание Вселенной. Он выпрямился, вытянул руки по швам и замер в неподвижности. Он – Обелиск. Он чувствовал, как сила Обелиска струится в жилах.

Сколько времени он так простоял, Хеннесси сказать не мог. Из полумедитативного состояния его вывели резкий звук и сильная головная боль. Он покачнулся и, сжимая виски, повалился на пол. Когда неприятный звук стих, Хеннесси поднялся на ноги и едва не упал снова. Он вспомнил в замешательстве, что еще многое предстоит сделать. Он обязан все рассказать, должен предупредить.

Хеннесси включил экран, встал прямо перед ним и настроил таким образом, чтобы одновременно шли запись и трансляция в эфир на всех частотах. Послание предназначалось всем и каждому – Шейн недвусмысленно высказался на сей счет. Он должен будет рассказать всем, если, конечно, передача сможет пробиться через толщу скалы и грязи.

– Привет, – начал он, глядя на экран. – Говорит офицер Джеймс Хеннесси, временно исполняющий обязанности командира дивизии СС «Обелиск». Если верить тому, что мне сообщил мой брат Шейн, все мы должны кое-что узнать.

Голову пронзила острая боль, будто кто-то тыкал в зрительный нерв кончиком тупого ножа. Хеннесси сжал виски и вынужден был опереться на панель. После того как боль утихла, он некоторое время стоял и не мог вспомнить, где находится. Потом открыл глаза и огляделся, пытаясь хоть что-нибудь понять. И тут внезапно до Хеннесси дошло: да его же показывают по телевизору!

Он выпрямился и сверкнул в камеру самой обворожительной улыбкой, на которую был способен. Так, а что он, собственно, сейчас делает? Ну конечно же! Спасает человечество!

– Мы слышали враждебный шепот, – начал свою речь Хеннесси. – Времени осталось мало, и мы слушаем, что они говорят. Но Шейн утверждает, мы не вправе им подчиняться. Голоса нас обманывают. Мы должны противостоять прошлому, пока еще не слишком поздно. Пока не наступило Слияние.

Он взглянул прямо в камеру и вновь одарил зрителей обаятельной улыбкой. Все, кто смотрит сейчас трансляцию, поймут, что Хеннесси обращается непосредственно к ним. Они должны осознать, насколько это важно.

– Я нарисовал карту, – продолжил он, указывая на свое тело. – Не знаю, этого ли хочет Шейн, но я смотрел и смотрел на Обелиск, а потом почувствовал, что должен рисовать. Нам нужно переменить нашу жизнь и научиться понимать его. – Хеннесси сделал паузу и смущенно покачал головой. Он что, потерял нить рассуждения? – Или не понимать, – неуверенно произнес он.

Ощущение было такое, словно внутри борются две силы и пытаются им завладеть, а сам Хеннесси уже не мог сказать наверняка, какая из них какая и к которой нужно прислушиваться.

И тут его взгляд упал на Обелиск. Хеннесси долго стоял и наблюдал за пульсацией. Потом он посмотрел на левую руку, на правую и медленно свел их вместе на уровне груди.

– Слияние, – произнес Хеннесси и показал на Обелиск, а затем на символы, начертанные на теле. – Нам нужно его понять. – И хотя какая-то часть Хеннесси буквально вопила и просила прекратить, он продолжил: – Это единственное, что сейчас важно: приобщиться к его знаниям. Так должно быть. Нам предстоит понять его, а не уничтожить.

Он отошел от иллюминатора и выключил камеру. Он чертовски устал, болела голова. Ему требовался отдых. Да, он сейчас отдохнет – минутку, не больше, – и отправится домой.

Хеннесси улегся прямо на пол. Его бросало то в жар, то в холод. Обнаженному телу было очень некомфортно на гладком полу рубки. Он стал подтягивать ближе руки и ноги, пока наконец не свернулся в комочек и не задрожал.