Мученики пера

Мэріанъ молчала, не поднимая головы. Она понимала, что въ словахъ отца есть доля правды, но ее шокировало, что онъ говоритъ это ей. Казалось, онъ самъ понялъ, какъ тяжело ей слушать обвиненія ея матери, такъ-какъ онъ вдругъ прервалъ свое изліяніе и со словами: «Доброй ночи!» отпустилъ дочь.

Придя въ свою комнату, она разрыдалась. Такими жалкими казались ей въ эту минуту всѣ члены ея семьи! Со времени послѣдней поѣздки въ деревню, она стала болѣе прежняго тяготиться своимъ одиночествомъ. Въ долинахъ Финдена ей какъ видѣніе мелькнуло счастье, котораго молодость ея была вправѣ требовать у судьбы; но видѣніе разсѣялось и, вѣроятно, никогда болѣе не повторится. Она не женщина, а читающая и пишущая машина. Приходитъ-ли это когда-нибудь въ голову ея отцу? Одинъ-ли онъ страдаетъ отъ ихъ бѣдности?

У Мэріанъ не было ни одного друга, которому она могла-бы открыть свою душу. Дѣвицы Мильвэнъ писали ей вторично, но могла-ли она быть съ ними откровенна? Изъ ея письма онѣ могли только заключить, что она вся поглощена своими литературными трудами и вполнѣ довольна своею судьбой. Кому могла она повѣрить тоску, глодавшую ея душу отъ сознанія пустоты и одиночества своей личной жизни? И въ будущемъ предвидѣлось то-же самое...

Въ ноябрѣ начались дожди и туманы, но Мэріанъ продолжала по-прежнему ходить въ Британскій музей и работать тамъ вмѣстѣ съ другими литературными работниками. Изрѣдка позволяла она себѣ пройтись по заламъ читальни, украдкой оглядывая лица присутствующихъ; но то лицо, которое она надѣялась увидѣть, ни разу не попадалось ей на глаза.

Однажды, въ концѣ ноября, она сидѣла передъ открытыми книгами, не въ состояніи сосредоточить на нихъ свое вниманіе. Было такъ темно, что едва можно было читать; въ тепломъ, душномъ воздухѣ ощущался вкусъ тумана. Мэріанъ вполнѣ поддалась чувству обезкураженности. Опустивъ руки и свѣсивъ голову на грудь, она сидѣла, спрашивая себя, кому какой прокъ въ той жизни, какую она обречена вести. На свѣтѣ уже столько хорошихъ книгъ, что человѣку въ цѣлую жизнь не прочитать ихъ, а она должна биться надъ собираніемъ матеріаловъ для печатной трухи, которую никто и не помышляетъ считать чѣмъ-нибудь выше рыночнаго товара. Что за невообразимое безуміе! Быть писателемъ — вѣдь это привилегія тѣхъ счастливцевъ, которые призваны сказать нужное слово міру; а она знаетъ, что ея отецъ не призванъ къ этому; онъ пересталъ и думать объ оригинальныхъ произведеніяхъ и пишетъ только о томъ, что написано. Она съ радостью бросила-бы перо, еслибы не необходимость зарабатывать деньги. Вотъ и эти люди, что сидятъ вокругъ нея: что они дѣлаютъ, какъ не пишутъ новыя книги по тѣмъ, которыя уже написаны? А другіе будутъ потомъ писать по ихъ книгамъ. И эта громадная читальня, грозящая превратиться наконецъ въ безвыходный лабиринтъ печати, — какъ нестерпимо давитъ она на мозгъ!

Ахъ, уйти-бы отсюда, взяться-бы за какой-нибудь, хотя-бы самый скромный ручной трудъ, лишь-бы знать, что онъ нуженъ кому-нибудь! Не подлость-ли это сидѣть здѣсь съ жалкой претензіей на умственное превосходство? На-дняхъ ей бросилось въ глаза объявленіе въ газетѣ о «литературной машинѣ», и она подумала, что изобрѣли какого-нибудь автомата для замѣна такихъ несчастныхъ книгокопателей, какъ она. Но нѣтъ, изобрѣли только машинку, держащую книгу, для физическаго облегченія литературныхъ работниковъ. Впрочемъ, навѣрное Эдиссонъ вскорѣ изобрѣтетъ такого автомата. Вѣдь въ сущности задача нетрудная: стоитъ только взять нѣсколько старыхъ книгъ, перемолоть ихъ, просѣять и изготовить изъ нихъ книгу въ новѣйшемъ вкусѣ.

Туманъ сгущался. По верхней галлереѣ прохаживался одинъ изъ служащихъ при музеѣ, и Мэріанъ, въ своемъ грустно-юмористическомъ настроеніи, сравнила его съ погибшей душой, обреченной вѣчно искать чего-то на нескончаемыхъ полкахъ.

Вдругъ вспыхнулъ бѣлый электрическій свѣтъ и непрерывное его жужжанье стало новой причиной головной боли. Это напомнило Мэріанъ, какъ мало она сдѣлала въ этотъ день. Нужно было принудить себя дѣлать дѣло, а не раздумывать. Машина должна работать. Но страницы мѣняли цвѣтъ въ ея глазахъ, — казались то синими, то зелеными или желтыми; неопредѣленность свѣта была невыносима. Мэріанъ рѣшилась пойти домой и облегчить грудь слезами.

Идя возвратить книги, она вдругъ встрѣтилась лицомъ къ лицу съ Джэсперомъ Мильвэномъ. Уклониться, не узнать ее онъ не могъ, да повидимому это и не входило въ его намѣренія. Лицо его просіяло неподдѣльнымъ удовольствіемъ.

— Наконецъ-то мы встрѣтились, какъ говорится въ мелодрамахъ! Позвольте помочь вамъ нести книги. Ну, какъ вы поживаете? Какъ вамъ нравится эта погода?

— Ужасная!

— Какъ я радъ васъ видѣть! Вы уже уходите?

— Да.

— А я не былъ здѣсь и шести разъ съ пріѣзда.

— Но вы пишете?

— Да, только беру матеріалы изъ жизни, изъ запаса своихъ наблюденій.

Сдавъ книги, Мэріанъ снова обернулась къ нему. Лицо ея улыбалось.

— Вы какимъ способомъ отправляетесь домой? спросилъ Мильвэнъ.

— Въ омнибусѣ отъ Тоттенгэма.