Мученики пера

Однажды вечеромъ онъ отворилъ дверь кабинета и позвалъ Эми. Она была занята съ ребенкомъ, но немного погодя явилась. На лицѣ ея было написано ожиданіе новыхъ жалобъ, но вмѣсто того мужъ радостно сообщилъ ей, что первый томъ конченъ.

— Слава Богу! вскричала она. — Ты будешь еще работать сегодня?

— Не думаю... Не придешь-ли посидѣть со мною?

— Хорошо, только дай уложить Вилли; онъ что-то безпокоенъ.

Рирдонъ придвинулъ къ камину кресло и постарался забыть, что ему остается еще написать два тома. Для полноты удовольствія, онъ досталъ съ полки томъ «Одиссеи» и открылъ его наугадъ.

Какъ освѣжаютъ душу эти благородные, гармоничные гекзаметры! Вотъ это писалось не по стольку-то страницъ въ день!

Немного погодя, вернулась Эми.

— Хочешь послушать? спросилъ онъ съ веселой улыбкой и перевелъ ей прозой нѣсколько строфъ изъ того мѣста, гдѣ Одиссей обращается къ Навзикаѣ.

— Помнишь, какъ я читалъ тебѣ это въ первый разъ?

— Какъ не помнить! Мы были одни въ гостинной; я велѣла всѣмъ сидѣть въ столовой. Помнишь, какъ я смѣялась надъ тѣмъ, что ты всегда носишь въ карманѣ маленькій томикъ?

Голосъ ея звучалъ весело и мягко. Рирдону пришло въ голову, что онъ не былъ-бы такимъ мягкимъ и гибкимъ, еслибы жена слушала его жалобы, и эта мысль заставила его помолчать.

— Нехорошая привычка! сказалъ онъ, глядя на нее съ неопредѣленной улыбкой. — У практичныхъ людей не бываетъ такихъ привычекъ.

— У Мильвэна, напримѣръ, подсказала жена.

Рирдонъ уже не въ первый разъ замѣчалъ, что

она что-то часто поминаетъ имя Джэспера.

— Ты это въ презрительномъ смыслѣ? спросилъ онъ.

— Я?.. Отчасти да. Но вотъ ты такъ всегда говоришь о Мильвэнѣ презрительно.

— Я хотѣлъ только сказать, въ раздумьи проговорилъ Рирдонъ, — что мои библіографическія привычки не сулили мнѣ успѣха какъ романисту.

— Въ ту пору ты этого не думалъ.

— Нѣтъ, вздохнулъ онъ. — По крайней мѣрѣ. я еще надѣялся.

Эми нетерпѣливо скрестила пальцы.

— Слушай, Эдвинъ, отчего ты всегда принимаешь этотъ обезкураженный тонъ? Онъ такъ непріятно дѣйствуетъ на меня.

— Правда, что я легко обезкураживаюсь, но противъ этого у меня есть Эми.

— Да, но...

— Но?

— Эми существуетъ не затѣмъ только, чтобы поддерживать въ тебѣ хорошее расположеніе духа.

Она сказала это шутливо, съ милой улыбкой, какъ бывало въ ея дѣвическую пору.

— Сохрани меня Богъ отъ такой мысли! Я пошутилъ. Но что-же дѣлать, если я не могу быть веселымъ? Ты сердишься на меня?

— Немножко... И отчего тебѣ унывать именно теперь? Нѣсколько недѣль тому назадъ это было еще понятно, но теперь... Вѣдь написалъ-же ты томъ, — напишешь и еще.

Рирдонъ понялъ, что Эми не такая жена, съ которою мужъ можетъ дѣлить всѣ свои заботы.

— Твоя правда, милая, сказалъ онъ. — Оставимъ эти мрачные разговоры. Почитай мнѣ. Я такъ давно не слышалъ твоего чтенія.

Но Эми отговорилась усталостью.

— Я такъ много возилась съ Вилли. Лучше ты прочти мнѣ еще изъ Гомера.

Онъ взялъ книгу, но неохотно. Съ тѣхъ поръ какъ родился ребенокъ, ихъ вечера утратили свою прежнюю интимную прелесть. Эми вѣчно возилась съ ребенкомъ, а потомъ чувствовала себя уставшей. Малютка сталъ между отцомъ и матерью, какъ и всегда бываетъ въ бѣдныхъ семьяхъ. Рирдонъ полушутя замѣтилъ это женѣ.

— Отчего не заведутъ въ Лондонѣ общественныхъ яслей? сказалъ онъ. — Вѣдь это чудовищно, что образованная мать должна превращаться въ няньку.

— Я никогда не отдала-бы своего ребенка въ общественныя ясли. Я не тягощусь уходомъ за нимъ. Когда ты будешь получать по триста фунтовъ за романъ, ребенокъ не будетъ брать у меня такъ много времени, прибавила она шутливо.

— По триста фунтовъ! повторилъ онъ, покачавъ головой. — Хорошо-бы, еслибы это было возможно.

— Но будто это много? Полсотни романистовъ, которыхъ мы можемъ назвать, не отдали-бы своего романа за триста фунтовъ.

— Ну, все равно. Опротивѣли мнѣ эти фунты! устало проговорилъ Рирдонъ, наклонившись на спинку стула жены и прижавшись щекой къ ея щекѣ. — Любишь ты меня еще немножко, Эми?

— Гораздо больше чѣмъ «немножко».

— Несмотря на то, что я сталъ писать такую пустельгу?

— Развѣ этотъ романъ такъ плохъ?

— Отчаянно. Мнѣ стыдно будетъ видѣть его въ печати.

— Отчего-же это? Отчего?

— Лучше не могу. Значитъ, ты не настолько любишь меня, чтобы примириться съ этимъ?

— Еслибы не любила, то скорѣе примирилась-бы. Что скажутъ рецензенты? Подумать страшно!

— А чортъ съ ними!

Лицо его потемнѣло.

— Слушай, Эми: обѣщай мнѣ не читать ни одной рецензіи объ этомъ романѣ. Я и самъ не стану читать. Не стоютъ онѣ ни одного твоего взгляда. Обѣщай! Для меня будетъ нестерпимо знать, что тебѣ извѣстно, какъ меня осмѣиваютъ.

— Я готова не читать; но вѣдь друзья твои, знакомые прочтутъ, а это хуже.

— Пускай ихъ читаютъ и говорятъ, что хотятъ! Развѣ ты не можешь утѣшиться увѣренностью, что я не заслуживаю презрѣнія, хотя и пишу плохіе романы?

— Но другіе не такъ посмотрятъ.

— Забудь о другихъ, сказалъ онъ, взявъ ея руки и крѣпко сжимая ихъ. — Развѣ мы не все другъ для друга? Развѣ ты стыдишься за меня какъ человѣка?

— О, конечно, нѣтъ. Но я чувствительна къ людскому мнѣнію.