Мудрая кровь

— Послушайте, мистер Моутс, — сказала она, — честное слово, я уверена — вы прекрасный проповедник. Я просто убеждена, что вам стоит начать снова. По крайней мере, будет чем заняться. А то ведь вам совершенно нечем заняться, вот вы и ходите взад-вперед. Почему бы вам снова не начать проповедовать?

— Я больше не могу проповедовать, — пробормотал он.

— Почему же?

— У меня нет на это времени. — Он встал и спустился с крыльца, словно она напомнила ему о каком-то неотложном деле. Казалось, идти ему очень больно, но он обязан спешить.

Вскоре она узнала, почему он хромает. Она убиралась в комнате и споткнулась о запасную пару его башмаков. Она взяла их и заглянула внутрь, словно ожидая отыскать там какой-то клад. Носки ботинок оказались набиты острыми камешками и осколками. Она просеяла все, что было в ботинках, сквозь пальцы, думая, что может сверкнуть что-то ценное, но убедилась — обычный мусор, который можно подобрать на любой дороге. Она постояла немного с ботинками в руках, потом пихнула их обратно под койку. Через несколько дней она вновь проверила их и обнаружила новые камни. «Чего ради он делает это? — спрашивала себя она. — Какую выгоду от этого получает?» И в который раз поняла: что-то скрыто совсем рядом, а взять невозможно.

— Мистер Моутс, — спросила она его в тот же день, когда они обедали на кухне, — почему вы кладете камни в башмаки?

— Чтобы платить, — произнес он жестко.

— За что платить?

— Неважно за что, — сказал он. — Я плачу, и все тут.

— Но что вы получаете взамен? — спросила она.

— Занимайтесь-ка своим делом, — отрезал он грубо. — Вам не дано видеть.

Хозяйка продолжала медленно жевать.

— А вам не кажется, мистер Моутс, — спросила она хрипло, — что после смерти человек слепнет?

— Надеюсь, что так, — ответил он, чуть помедлив.

— Почему? — Она уставилась на него. Чуть спустя он ответил:

— Если у глаз нет дна, они видят больше.

Хозяйка долго смотрела на него, но так ничего и не увидела.

Теперь она забросила все дела и стала обращать внимание только на слепого. Она сопровождала его во время прогулок — встречала будто бы случайно и шла рядом. Кажется, он даже не замечал ее; лишь иногда вдруг шлепал себя по лицу, словно ее голос раздражал его, как писк комара. У него был глубокий свистящий кашель, и хозяйка стала говорить ему о здоровье.

— На свете нет никого, — объясняла она, — кто бы мог о вас позаботиться, мистер Моутс. Никто к вам так хорошо не относится, как я. Некому, кроме меня, о вас заботиться.

Она стала готовить ему вкусную пищу и приносить в комнату. Он мгновенно съедал все, что она приносила, и, не поблагодарив, с перекошенным лицом протягивал обратно тарелку, словно сосредоточенно размышлял о чем-то важном, и вынужден был страдальчески переносить ее вмешательство. Однажды утром он сказал ей, что хочет питаться в другом месте — в забегаловке за углом, принадлежавшей иностранцу.

— Вы еще об этом пожалеете! — возмутилась она. — Вы там заразу какую подцепите. Ни один нормальный человек не станет там есть. Грязное, темное место. Пакость одна! Просто вы не видите, мистер Моутс.

— Псих ненормальный, — буркнула она, когда он вышел. — Ну, погоди до зимы. Посмотрим, где ты будешь питаться, когда придет зима, и ты простудишься от первого же ветра.

Долго ждать ей не пришлось. Еще до начала зимы он заболел гриппом и так ослаб, что не мог встать с постели, так что теперь она с наслаждением приносила еду ему в комнату. Однажды утром она вошла к нему раньше обычного и обнаружила, что он еще спит, тяжело дыша. Старая рубашка, которую он надевал на ночь, была расстегнута — его грудь тремя витками опоясывала колючая проволока. Она отшатнулась к двери, уронив поднос.

— Мистер Моутс, — произнесла она заплетающимся языком. — Зачем это? Так не делают.

Он очнулся.

— Зачем эта проволока? — проговорила она. — Так не делают.

Он принялся застегивать рубашку.

— Так делают.

— Нет, это ненормально. Это вроде тех жутких историй, это то, чего люди больше не делают — варятся в кипящем масле, становятся святыми или замуровывают кошек. Люди так больше не делают.

— Делают, раз я делаю.

— Люди так не делают, — повторила она. — Да и зачем это вам?

— Я не чист, — сказал он.

Она стояла, уставившись на него, забыв про разбитую посуду под ногами.

— А, ясно, — сказала она, — вы испачкали кровью рубашку и кровать. Вам надо нанять прачку…

— Не о той чистоте речь, — ответил он.

— Чистота одна, мистер Моутс. — Она взглянула на валявшиеся на полу осколки и пищу, вышла и тут же вернулась с совком и шваброй. — Гораздо легче истекать кровью, чем потом, мистер Моутс, — сказала она Самым Саркастическим тоном. — Если бы вы не верили в Иисуса, вы бы не занимались такими глупостями. Вы, должно быть, обманули меня, когда говорили про свою церковь. Не удивлюсь, если вы агент Папы Римского — или еще с какими глупостями связаны.

— Мне не о чем с вами разговаривать. — Закашлявшись, он перевернулся на живот.

— Кроме меня, о вас некому заботиться, — напомнила она.