Мудрая кровь

— Это очень плохо, — сказал Енох. — Я-то на муниципальной службе. — Он прибавил шагу, чтобы не отставать от Хейза. — Мне восемнадцать лет, в этом городе я всего два месяца, а уже на муниципальной службе.

— Вот и чудно. — Хейз сдвинул шляпу набок, на ту сторону, где шел Енох, и зашагал быстрее. Слепой впереди стал потешно кланяться направо и налево.

— Я не расслышал, как тебя зовут, — сказал Енох. Хейз ответил.

— Ты их будто преследуешь, эту деревенщину, — заметил Енох. — Занимаешься божьими делами?

— Нет.

— И я тоже не особенно, — согласился Енох. — Я ходил в Родмилскую Библейскую Академию для мальчиков — целый месяц ходил. Меня туда эта баба послала, она выцыганила меня у папаши. Баба из социальной службы. Целый месяц — сплошной Иисус, я чуть не свихнулся.

Хейз дошел до конца квартала, Енох не отставал от него, пыхтя и болтая. Когда Хейз стал переходить улицу, Енох заорал:

— Не видишь, какой горит свет? Это значит, что ты должен подождать!

Засвистел полицейский, машина загудела и резко остановилась. Хейз перешел улицу, не спуская глаз со слепого. Полицейский продолжал свистеть. Он догнал Хейза и остановил. У полицейского было худое лицо и овальные желтоватые глаза.

— Ты не знаешь, зачем висит вон та маленькая штучка? — Он показал на светофор над перекрестком.

— Я не заметил, — сказал Хейз.

Полицейский молча оглядел его. Остановились несколько прохожих.

— Может, ты думал, что красный свет — для белых, а зеленый — для черномазых?

— Да, так я и думал, — сказал Хейз. — Уберите руку. Полицейский отошел на шаг:

— Расскажи всем своим друзья про эти огни. Красный — чтобы стоять, зеленый — идти; мужчины и женщины, белые и черномазые — все идут по одному сигналу. Расскажи это всем своим друзьям, чтоб они знали, что делать, когда приедут в город.

Прохожие смеялись.

— Я буду за ним присматривать. — К полицейскому протиснулся Енох Эмери. — Он здесь всего второй день, я буду за ним присматривать.

— А сам-то ты давно здесь? — спросил полицейский.

— Я здесь родился и вырос, — сказал Енох. — Это моя родина. Так что я за ним присмотрю. Эй, — обратился он к Хейзу, — подожди меня. — Он протащил Хейза через толпу. — Кажется, мне удалось тебя спасти.

— Очень благодарен, — ответил Хейз.

— Пустяки, — сказал Енох. — Пошли в «Уоллгринз», выпьем содовой? Жаль, ночные клубы еще закрыты.

— Не люблю такие заведения, — сказал Хейз. — Всего хорошего.

— Ничего, — сказал Енох, — я пройдусь еще, составлю тебе компанию. — Он посмотрел на слепого с девочкой впереди. — Неохота на ночь глядя общаться со всякой деревенщиной, особенно со святошами. Я их много повидал на своем веку. Эта баба из социальной помощи, что выцыганила меня у папаши, только и знала, что молиться. Мы с папашей ездили, пилили дрова, остановились раз у Бунвиля, тут эта баба и подвалила. — Он поймал полу пиджака Хейза. — Единственное, что мне не нравится в Толкинхеме — здесь слишком много людей на улицах. И все будто так и норовят сшибить тебя с ног; да, так вот она заявилась, и я понял, что ей приглянулся. Мне было двенадцать, и я умел неплохо петь всякие гимны — выучился у черномазого. Так вот, она заявилась, я ей приглянулся, она выцыганила меня у папаши и забрала в Бунвиль. У нее был кирпичный дом, но она только и трындела про Иисуса. — Тут его толкнул прохожий, коротышка в мешковатом выцветшем комбинезоне.

— Гляди, куда прешь! — рявкнул Енох. Коротышка остановился, возмущенно воздел руки, гадкая гримаса исказила его лицо.

— Да как ты смеешь?.. — зарычал он.

— Вот видишь, — сказал Енох, догоняя Хейза, — все только и мечтают сшибить тебя с ног. Никогда не бывал в таком диком месте. Даже у этой бабы. Я прожил у нее два месяца, — продолжал он, — а осенью она послала меня в Родмилскую Библейскую Академию для мальчиков, и я поначалу решил, что там будет полегче. С этой бабой жить было невозможно — не такая уж старая, думаю, лет сорок или около того, — но рожа жуть какая. Носила такие коричневые очки, а волосенки редкие, точно ей плеснули говяжьей подливкой на череп. Я думал, в этой академии будет полегче. Я сбежал от нее раз, но она меня поймала, и вышло, что у нее были на меня бумаги, и она могла послать меня в исправительный дом, если я не буду с ней жить, — так что я даже обрадовался, что попал в эту академию. Ты был когда-нибудь в академии?

Казалось, Хейз не расслышал вопроса.