Мудрецы. Цари. Поэты

Айе!.. Да это же наш куст зимних астрабадских белых роз!.. Куст перламутровых раковин!.. Расцвел в утреннем теплом тумане… Его моя мать Ляпак-биби вырастила!.. И вот за ночь он раскрылся, развалился, раздался, раскинулся, распустился… Куст астрабадских зимних белых, белых роз!.. В утро моего ухода!.. В утро прощания!.. Я трогаю розы замерзшими пальцами. Потом наклоняюсь к белым широким цветам и бутонам… Потом вдыхаю их ароматы… Вдыхаю!.. Долго!.. Брожу ноздрями в белых жестких холодных цветах… Но они не пахнут. Они декабрьские, зимние розы… Не пахнут… Только цветут в тумане…

Я трогаю пальцами их новорожденные сильные снежные лепестки — они покрыты легким летучим блескучим инеем!.. Лепестки в инее. Потому они не пахнут… Не источают дремливые сладкие терпкие ароматы…

Ледяной куст белых, белых, белых жемчужных астрабадских зимних роз!..

Я дышу кустом. Я слышу холодный пустынный запах его. Запах инея…

— Прощай, ледяной родной куст зимних астрабадских снежных роз!.. Прощай, ледяной куст роз!.. Прощай!.. Прощай, отчая саманная низкая родимая кибитка!.. Я скоро вернусь!..

Прощайте!..

Я сажусь на осла и отъезжаю от куста, и он уходит в туман, как снежный дымчатый сугроб…

— Прощайте!..

Но!..

Но кто-то тихо, вкрадчиво догоняет меня… Обнимает меня… тонкими знакомыми родными руками… Шепчет, лелеет, ласкает, щекочет… Руки пахнут хлебом, лепешками… Губы пахнут осенней полевой чистой травой… Голубым коровьим сеном пахнут…

— Сынок, я спала… родной… Выпей кумыса… Он дает много силы… Выпей… На дорогу долгую…

Она протягивает мне в тумане большую пиалу-косу с кумысом. Я пью. Я гляжу на нее. На ее нос с горбинкой… Я знаю, что никогда, никогда больше на этой земле не увижу этого лица… этих родных слезных смутных глубоких глаз… этого горбатого носа… этих гибких певучих рук…

— Оя, родная… Спасибо за кумыс… Вы зря проснулись… Я скоро вернусь… Скоро…

— Возвращайся скорее… Я найду тебе невесту… Сынок, возвращайся… Не простудись в дороге… Утром ветер острый, сильный, густой… Горький ветер… Горький… Он, как дым, в глаза лезет… Режет глаза… От него слезы текут… Даже петухи иногда плачут… Оттого и кричат, что плачут… И люди тоже плачут… От ветра, сынок… Я тоже плачу… От ветра…

— Прощайте, оя… Родная… Оя!.. Скоро солнце придет… Скоро ветер утренний пройдет… Не плачьте, оя… Я скоро вернусь…

— Прощай, сынок… — и она брызгает из косы оставшимся кумысом мне вослед по древнему степному обычаю…

И она уходит в туман. Покорная…

— Прощайте, оя!.. Моя старая Ляпак-биби!..

— Прощайте, ата!.. Прощайте, отец! Прощайте, мой старый покосившийся родной кувшин, от которого всегда тепло и радостно пахнет свежей бузой!..

— Прощай, моя саманная кривая низкая палая отчая кибитка!..

— Прощай, куст ледяных снежных астрабадских жемчужных зимних, зимних роз, роз, роз!..

Айе!..

Я еду по кишлаку.

Кричат алые петухи.

Кричат перламутровые петухи.

Кричат жемчужные петухи.

Сырые петухи кричат. У них в горле иней лежит, как в лепестках астрабадских белых, белых, белых, непахнущих, зимних, ледовых роз…

Розы от инея не пахнут, не источают ароматы…

Петухи от инея кричат сыро, хрипло, свежо… Свежо кричат прощальные мои кишлачные петухи!..

Прощайте, петухи!.. Слезные мои!..

Еще спит сизый мой родной кишлак.

Еще спит сизая моя родная земля.

Еще спит сизая моя ранняя сонная глухая родина.

Еще спит!..

Родина!..

Я хочу, хочу быть твоим зимним кустом астрабадских жемчужных роз!..

Я хочу быть твоим ранним хриплым свежим петухом!.. Петухом, кричащим средь утренней немоты, тишины!.. Пусть иней живет, лежит в горле!.. Пусть пней схватывает горло!.. От этого песня моя свежа!..

Айе! Хочу быть декабрьским цветущим кустом!..

Айе! Хочу быть ледяным, сырым, кричащим во тьме петухом!..

Айе!..

Я еду по сизому кишлаку.

У кузницы Рустама-палвана я останавливаюсь и слезаю с осла. Ищу. Рыщу глазами по сизой туманной земле… Ищу. Нахожу. Вот она, та стрела… Та, ночная… Та, жгучая, подлая… Она, мертвая, слепая, лежит на обочине дороги. Я поднимаю ее. На ней темная, запекшаяся корка. Это кровь Рустама-палвана. Я не буду смывать, отдирать, очищать ее. Пусть она останется на стреле…

Пусть невинная кровь догонит убийцу!.. Хотя не всегда она догоняет… Не всегда… Но эта догонит!.. Клянусь!.. Я верну эту стрелу, эту кровь атабеку Кара-Бутону!..

Я кладу стрелу в хурджин.

Я еду по сизому кишлаку. Мимо старого высохшего китайского карагача с муравьиными дорогами… Они и ночью и утром не утихают, эти последние дороги… Карагач словно шевелится, роится…

— Прощай, карагач с муравьиными дорогами!..

Я еду в сизом росном туманном зыбком долгом, долгом, долгом поле. Тону в поле…

Потом подъезжаю к крепости Офтоб-кала. Слезаю с осла.

Прислушиваюсь. Озираюсь. Никого нет вокруг, как в то утро. В утро тихой тайной ночной стрелы… Может, и сейчас она где-то рядом таится? Моя стрела? Зреет? Наливается? Крадется? Принюхивается к спине моей?..

Айе!.. Сухейль, я пришел проститься, а ты спишь?.. Сухейль… Ты спишь?..