Мудрый король

Но вот, наконец, и замок. Большой пиршественный зал. Столы заставлены запеченными курами, индейками, колбасами, сырами, фруктами, сладостями, вином и еще бог знает чем. Чинно расселись, кому как полагалось согласно рангу. Оба сословия за столами: первое и второе. Духовенство и дворянство. Епископы, аббаты, герцоги, графы, бароны. За крайними столами клирики, тамплиеры и госпитальеры. Разумеется, много и женщин: сестры, жены, любовницы… не понять сразу. Да и не нужно это нам. Не только нам – никому. Ибо уже подняли бокалы, поздравили, чокнулись, выпили, снова с готовностью подставили их под струи из кувшинов, что носили виночерпии. И немедля стали рвать на части подрумяненную птицу. Не успели как следует закусить, как вырвались на арену меж столов, точно выпустили их из клеток, жонглеры, танцовщицы и менестрели с виолами, фретелями[61], бубнами и жигами[62]. И началось веселье.

А Филипп сидел как на иголках. Какие фокусники, какие жонглеры? До них ли сейчас? Самое время отправиться в спальню, тем более что развязались уже языки и на молодоженов меньше стали обращать внимания. Ну вот, так и есть. Справа три рыцаря громко спорили о том, какое расстояние проходит армия в походе за один день, делились своими соображениями об осаде замков и греческом огне. Неподалеку, слева, два тамплиера рассуждали о событиях тридцатилетней давности, когда каирский халиф пожал руку франкскому послу Гуго Кесарийскому.

А Филипп смотрел на Ингеборгу. Какое ему было дело до восточного халифа и греческого огня! Мысли его текли в ином направлении – скорее бы в спальню и там заняться любовью с прекрасной дочерью датской земли! Похоже, и она думала о том же, если судить по тому, как смущалась всякий раз, ловя на себе вожделенные взгляды своего супруга. А ловила она их часто, поскольку смотрела только на него, лишь изредка бросая взоры в сторону музыкантов, акробатов и канатных плясунов.

Но все на свете когда-нибудь кончается. Подошел к концу и свадебный пир с его весельем, песнями, танцами, плясками.

Королева-мать поднялась с места. Вслед за ней – придворные дамы. Ингеборга увидела, как все они направляются к ней, и, помимо воли, кровь бросилась ей в лицо, ставшее пунцовым. Значит, пора. Что ж, она готова. И пошла следом за Аделаидой в опочивальню. За ними – шлейф дам. Так положено. Надлежало убедиться в том, что камеристки приготовили брачное ложе, украсив его цветами и надушив благовониями. При возвращении «шлейфа» в зал к супруге должны были отвести новобрачного. Их четверо, провожатых. Всегда четверо. В данном случае – Гарт, Герен, граф де Невер и… епископ. Без него нельзя. Он должен освятить дверь опочивальни. Для этого у него имеется серебряное распятие. Таков обычай.

Наконец, когда все правила были соблюдены, Филиппа оставили одного. Он рывком открыл дверь и вошел. Увидев его, Ингеборга поспешно натянула до подбородка легкое покрывало и бросила пару резких отрывистых фраз на своем языке. По тому, как испуганно, с нотками отчаяния прозвучал ее голос, Филипп понял: она не совсем готова, что-то ей мешает; пусть он подождет немного. Слегка раздосадованный, он не стал раздеваться, подошел к окну и стал смотреть на крыши домов, на шпили и колокольни Церквей, на тянувшийся в необозримую даль ряд высоких деревьев, за которыми несла свои глубокие и темные воды Сомма – артерия города, его жизнь. Воображение тотчас перенесло его в Париж. Каким крепким, сильным, живописным станет город, одевшись стеной, защищающей его от вторжения неприятеля! И главное – она достаточно широка для размещения наверху большого числа воинов. Попробуй-ка, подступись к ней! Там мог бы даже проехать экипаж.

Король мысленно представил себе этот экипаж на самом верху стены, и поневоле улыбнулся. Он даже забыл на время, зачем он прошел сюда. Ему напомнили. Из глубины опочивальни, оттуда, где находилось ложе, послышался голос – зовущий, просящий… И надо бы повернуться и живо устремиться туда, откуда звали… Но что-то насторожило Филиппа. Голос! Он не мог принадлежать Ингеборге, Филипп отчетливо помнил его звук, оттенки, мягкость. Вместо нее говорила другая женщина; голос ее был хриплым и грубым и прозвучал так, будто прокаркала ворона. Не веря своим ушам, Филипп стремительно оглянулся… и обомлел от ужаса, застыв у подоконника. С подушек, откинув покрывало до груди, на него смотрело, плотоядно ощерившись, старое, страшное, безобразное существо. Лицом – вылитое чудовище: глаза навыкате, нос крючком, изо рта, из нижней челюсти вызывающе торчит длинный гнилой зуб, и кончик носа, похожего на клюв хищной птицы, лежит на этом зубе. Чудовище шипело и, изрыгая крикливые восклицания, тянуло к нему длинные руки с крючковатыми пальцами и когтями вместо ногтей.

Филипп дико вскричал, не узнавая собственного голоса:

– Силы небесные! Ведьма!!!

И, быстро очертив в воздухе крест, бросился вон из опочивальни.