Мудрый король

– Здесь всего около тридцати человек. Где же остальные? – Филипп повернулся к своему спутнику. – Ты сказал, их будет не меньше ста.

– Гарт, ты обещал королю сто всадников? – воскликнул Бильжо. – Так я приведу их еще до захода солнца. Можешь мне верить, государь. Ожидай меня здесь. И если до того как прогорят сучья в этом костре, я не вернусь сюда с полусотней лихих рубак или даже больше того, то можешь меня повесить, король Филипп, вот на этом суку, что над твоей головой. Будь я проклят, если он не выдержит моего веса.

И Бильжо, взяв в попутчики одного из своих солдат, дав шпоры коню, скрылся в чаще леса.

За разговором не заметили, как солнце упало за верхушки деревьев. Костер почти прогорел, и в это время на поляну вылетело войско наемников числом около ста. Филипп улыбнулся, бросил взгляд на сук над своей головой. Бильжо, посмотрев туда же, расхохотался:

– Пусть не торопится на свидание с моей шеей. Авось настанет день, и ему выпадет честь познакомиться с шеей познатнее моей, скажем, епископа или самого папы римского, чтоб ему гореть в аду!

Дружный хохот рутьеров был ответом на его слова.

– Ты объяснил им, надеюсь, кому они теперь будут служить? – спросил Филипп. – Сказал, что отлеживаться на печи им не придется?

– Не опасайся, король, эти ребята знают свое дело. Они рискуют жизнью, это правда, но где сейчас найдешь работу для своего меча, к тому же хорошо оплачиваемую, за которую не требуется совать голову в петлю? Поэтому они готовы на все, укажи только, на кого идти.

– Прекрасно! Сколько их теперь всего?

– Ровно сто, король.

– Выходит, ты привел семьдесят всадников. Значит, ты умеешь считать?

– Мы с Гартом каноники, учились и жили в одном монастыре.

– Что ж, тогда в Париж! – воскликнул Филипп, и все войско двинулось за ним следом.

– Стало быть, ты был когда-то монахом? – на ходу повернулся юный король к Бильжо. – Вероятно, в твоем войске есть и еще церковники?

– Кто в наше время не был монахом и кто только не бежал из монастыря, – ответил на это рутьер. – Жизнь там несладкая. Обирают или облагают налогом герцоги, графы, бароны, те же наемники. Повсюду идет война. Солдаты той или иной армии забывают о набожности и начинают грабить церкви и монастыри, даже сжигать их. Поэтому там, где дерутся, любое аббатство – уже не убежище.

– Но ведь не всегда война, – возразил Филипп, – а монахи все равно бегут.

– Монастыри погрязли в долгах, уставы почти не соблюдаются, ежедневно ругань, скандалы, – встрял в разговор Гарпен де Казалис, бывший монах. – Епископ и аббат постоянно вмешиваются, призывая к порядку, а монастырь разоряется: нет поступлений от мирян, аббат за долги продает церковную утварь. Нам приходилось выколачивать деньги с прихожан с помощью реликвий своего святого покровителя. Но это очень скоро переставало действовать. А ростовщики требуют уплаты долга, который продолжает расти.

– А, евреи, значит? – перебил Филипп. – Не зря я повелел их выгнать из города. Дай им власть – они окажутся кредиторами самого короля!

– Стараясь выбиться из долгов, закладывали украшения алтарей, чаши, кресты и прочее, – подал голос другой рутьер. – И где же? У евреев! Скандал, да и только. Но отдавать было нечем, и дело доходило до полного разорения обители. Монахи разбегались кто куда, а монастырь попросту исчезал. Да вот, например, аббатство Бреден. Всё заложили, продали, а сами разбежались. Теперь там руины. Настоящая пустыня – ни души вокруг. Епископ наложил интердикт. На кого? На летучих мышей да бродячих собак?

– А многие монахи убегают из аббатств и отправляются учиться, – сказал еще кто-то. – В Париж, конечно же. Там много школ. Уж лучше быть студентом, чем подыхать в тишине, умерщвляя свою плоть и грызя недоваренную морковь.

– В самом деле, монастырь – настоящая усыпальница, – послышался еще чей-то голос, – там требуют гробовой тишины. А спать? Почему на досках? А жрать? Сколько можно давиться сырой свеклой и грызть заплесневелый сыр, который даже мыши не едят! Да кроме того бесконечные молитвы и бдения у икон. Пропади она пропадом, такая жизнь!

– Но самовольно покидать монастырь нельзя, – возразил Филипп, – за это епископ или аббат могут подвергнуть отлучению.

Все, кто слышал это, рассмеялись, да так громко, что король понял: он сказал глупость.

– А кого ты ведешь за собой? – воскликнул, обращаясь к нему, Бильжо. – Спроси, есть ли хоть один в моем войске, кого не отлучили? Нет, клянусь своим левым глазом! Плевать мы хотели на всех епископов и аббатов вместе с их отлучениями. Вот, – он указал на рукоять меча, – что дает пищу, а не аббат с его проповедью смирения. И мой меч с такой же легкостью срубит голову епископу или даже самому папе, словно это всего лишь кочан капусты, который надо бросить в котел, чтобы сварить борщ. Сто чертей мне в глотку, король, если кто-нибудь из моих молодцов думает иначе.

Из сотни ртов вырвался дружный рев, и сверкнули в руках лезвия мечей в подтверждение слов вожака.