Муха

Говорят, что мандарины – символ богатства, любви и счастья. Может, для кого-то это и так, но, лично для меня то будет верно лишь только в том случае, и до той поры, пока в самом их центре, под рыхлой пахучей кожурой я вновь и вновь смогу отыскать свёрнутую в трубочку записку от мамы. И, чтобы, когда я стану её читать, родители видели моё лицо, да сидели рядышком, тихо-тихо, как воробьи…

Случай

Ворон парил вдоль кромки леса, и наблюдал за тем, как, слегка размяв ноги на батуде плетёной изгороди, балансирует поверх циновки виноградных ветвей, седой, не по своей воле, дятел. Неутомимо удерживая равновесие на скользкой от растаявшего инея проволоке лозы, он исследовал неглубокие сугробы подмороженных кистей изюма. Снег так звонко и озорно хрустел на ветру, что сторожкой птице приходилось поминутно останавливать себя, чтобы прислушаться и осмотреться. Ворона он не приметил, а ястреб, хоть и сосед, мог воспользоваться минутой, чтобы напасть. Зимой, под суровым приглядом мороза, даже самый незлобивый, может оказаться опасным, коли несыт.

Глянув дальше, ворон приметил пёстрого дятла. Несмотря на то, что тот был по обыкновению перепелес74, гляделся достойно, – будто бы во фрачке с длинными фалдами, белой сорочке с мело жатым жабо, алым шарфом и поясом в тон. Манкируя редким для зимы фруктом, он угощался за отдельным столом тем, что посытнее, вместе с воробьями и прочим несерьёзным людом, приводя их в замешательство не только своим присутствием, но и манерами. Упреждая трапезу, он пристально разглядывал кушанье, как бы обнюхивал его надменно, обсматривал близко, близоруко склонив голову, словно выбирая, – отставить нетронутым или даже бросить с негодованием вниз. Но, к удивлению присутствующих, после каждый раз съедал, с плохо сокрытым наслаждением.

Насытившись, он взлетел, будто бы возмущённый приёмом, даже не попрощавшись ни с кем. И над засохшим облетелым свадебным букетом леса, рассмотрел яркое пятно лисы, напрасно поджидающей суженого на скользком пригорке.

Ворон, что и прежде пролетал мимо по нескольку раз в день, ещё утром, будто нечаянно выронил мышь прямо ей под ноги, рискуя получить выговор от супруги.

Неподалёку, всего в трёх верстах, развязное чириканье оглашало округу, где, возле грязного месива сугроба, во всю пировали воробьи. Что там произошло и почему, было не разобрать, но с подветренной стороны снег порос редкой рыжей шерстью.

Будь лиса помоложе, она, может быть, и решилась бы обзавестись новым кавалером, но… не в этот раз. Ещё свежи были клятвы…75 , к тому же, ей шёл уже четвёртый год…

– Значит не судьба побывать ещё раз мамой, не судьба. – Вздыхала она.

Рядом с ржавой, прошлогодней апельсинной долькой вмёрзшего в наст семени клёна, у ног лисы лежала нетронутой давешняя мышь. Принёсший дурную весть ворон, что с очередной добычей летел в своё гнездо, заметил это, но был не в обиде. Случись подобное с ним, неизвестно, как бы повел себя он76.

Всякая неясыть77 благородна от силы своей, а воробей, коли голоден, дикому зверю подобен.

Каша

С некоторых пор дятел чувствовал себя кем-то вроде дворовой птицы. Он прекратил шарить по бездонным карманам деревьев, оставил будить примёрзших к складкам коры личинок, не прощупывал швы грубых одежд стволов, в поисках спящих жуков. В стенах тесного тёплого дупла сосны он теперь лишь ночевал, а день проводил за тем, что в который раз лениво обшаривал чердак дома и сараев. Исхоженные им вдоль и поперёк, они уже не представляли никакого интереса. Гнездо ос было испорчено, кладовая, обустроенная прозапас мышью, – растерзана, а тайник, по обыкновению позабытый рачительной белкой, хоть и не нужный вовсе, от нечего делать, также был приведён дятлом в совершеннейший беспорядок. Проснувшись поутру, он с приветным криком залетал во двор, и, в ожидании миски с горячей кашей, которую хозяйка выставляла на порог для собаки, от скуки колупал замазку на окнах, отщипывал кусочки наличников и крошил дверную раму. Изредка, побуждённый издали стуком топора, дятел принимался долбать что-то рядом с собой, но скоро бросал эту затею.

Поначалу дятел опасался собаки, и прилетал к миске, лишь если та забиралась в будку поспать. К тому времени каша, разумеется, леденела, но всё равно, добывать пропитание подобным манером было куда проще, чем выуживать замёрзших червячков из-под коры. Но как только дятел понял, что старый пёс ест скорее по привычке, чем в охотку, и не прочь поделиться, то распробовал духовитый вкус тёплой каши. Он садился на край миски, и, пока собака слизывала с боку, где было не так горячо, расслаблял узел галстуха языка78, и вкушал сверху самой середины, прилепляя остуженную самим воздухом тёплую плёнку кушанья.

Дятел освоился в такой мере, что ежели, бывало, хозяйка запаздывала с кашей, то требовал немедля, сей же час! – вынести её. Для этой цели он заволакивал пустую миску на крыльцо и гремел ею бесцеремонно, спуская по ступеням.